Десятник клянется, что ничего не знал; правда, ему было известно, что баджао наведывался в Ситабок, к жене Абаса.
Искать человека в джунглях — пустая затея. Но баджао не лесной житель, он сын моря, пират с юных лет. Долго не выдержит в этих дебрях. При первом удобном случае попытается раздобыть лодку, чтобы перебраться на английскую сторону. От восточной оконечности Себатика до Тавао всего несколько часов хода на веслах.
Решаю залечь в засаде на мысу. Вместе с Асао. Поставим у берега лодчонку для приманки и подстережем убийцу.
Но в Ситабоке выясняется, что мы не можем отчалить: отлив. Что ж, подождем несколько часов, пока не начнется прилив.
Вытягиваюсь во весь рост на пружинистых досках пристани. Теплый ветерок с моря отгоняет москитов. За илистой отмелью лениво вздымаются хмельные от лунного света маслянистые валы; посреди неба застыла круглая луна, а под ней джунгли борются с мутной волной страсти.
Деревня притихла, но не спит, она как будто скована судорогой. В голосах птиц, в звоне цикад нет вольной радости — только исступленная страсть. Глухие черные джунгли трепещут в холодном чувственном свете и, опьяненные страстью, не могут устоять, безвольно отдаются ему.
Закрываю глаза, спасаясь от лунных чар, и вижу белое тело убитой.
Нет, она не мертва! Нельзя убить это буйное воплощение чувственности! Как нельзя уязвить кинжалом луну.
Ну, конечно, теперь я вижу!
Она и есть луна!
Бесчувственная луна с красным пятнышком кинжального укола. Ее белизна — это белизна луны, ленивая жадная улыбка — холодный блеск луны, которая будит темные страсти джунглей, сама оставаясь бесстрастной. Да нет же, это не джунгли — это смуглые мужчины с горящими глазами. Обратив искаженные лица к Манящей, Белой, они молча простирают вверх бессильные руки. В одной из рук дрожит окровавленный кинжал.
Но разве можно убить Ее! Луну!..
Вдруг замечаю, что луна смотрит на меня зовущими глазами Бии. А в толпе обезумевших смуглых мужчин вижу искаженное лицо Асао. Кинжал — в его руке!
Что у него на уме? Неужели он думает, что может убить Бию?
Я вздрагиваю и просыпаюсь.
— Вода поднялась, туан. Можно ехать домой.
Вот так же Асао разговаривает со мной. И никакого кинжала в руках, всего-навсего гаечный ключ. Протираю глаза и поднимаюсь с досок.
— Домой? Нет, Асао, мы поедем на мыс, устроим засаду, будем ждать убийцу. Сходи в деревню, займи немного риса. Еще неизвестно, сколько дней придется здесь провести.
Асао отвечает мне долгим взглядом, который я тщетно пытаюсь разгадать. Он присаживается на корточки. Зачем-то роется в щебне. Подмышки опираются на колени, он удобно сидит на пятках. Вдруг поднимает глаза и смотрит на меня в упор. В его улыбке смущение сочетается с твердой решимостью.
— Не стоит туда ехать, туан. Лучше домой! На что нам сдался этот баджао! Если он и впрямь согрешил, пусть Аллах сам покарает его!
Смотрю Асао в глаза; он отвечает тем же. И мне чудится в его взгляде стремление сделать все, чтобы спасти жизнь убийце. Что сейчас происходит в мозгу Асао? Может быть, думает: нашелся человек, сделавший то, что он и сам не прочь бы сделать, да решимости не хватает. А ведь Асао хороший, очень хороший человек… В самом деле, зачем нам нужен этот баджао! Будем надеяться, что Аллах обойдется без нашей помощи.
— Ты прав! Поехали домой, Асао!
Колдунья
Примерно в то время, когда я встретил мандура Анама, Джаин выехал на восточное побережье Суматры, чтобы навербовать там китайцев, о которых он столько говорил.
Мы долго обсуждали этот вопрос. Я не хуже его знал, что китайцы энергичнее наших людей, а, главное, они лучше работают. Лучше строят дороги, лучше делают салазки, лучше обращаются с инструментом и лучше орудуют им.
Но с ними гораздо труднее ладить.
Потому-то я и тянул так долго. Но другой возможности поднять производительность мы не видели. Значит, надо испытать китайцев. Нам было еще очень далеко до пяти тысяч кубометров в месяц!
От Нунукана до восточного побережья Суматры путь длинный. Десять дней туда на пароходе компании КПМ[15] и по меньшей мере столько же обратно. Да еще десять дней нужно Джаину, чтобы набрать людей. Целый месяц обходиться без него. Нелегко… У нас уже было полтора десятка бригад, одному с ними не так-то просто справиться. Что ни лесосека, то особый мирок, и люди здесь давали волю своим страстям несравненно чаще, чем в больших поселениях. Убийства, несчастные случаи, всякие происшествия в порядке вещей. Мы, руководители, должны были быстро устранять недоразумения, не допуская серьезных конфликтов и срывов в работе. В частности, вовремя удалять из лесного лагеря женщину или мужчину, которые оказывались опасными для окружающих, быть советчиками в работе и любви.
Мы с Джаином разделили участки примерно поровну. Теперь мне предстояло заниматься и его подопечными. Ладно, как-нибудь справлюсь, зато у нас будут китайцы!
В эти же дни ко мне попал Бара — буг, красивый парень, молчаливый, но явно пользующийся авторитетом среди других бугов. Я решил сделать его своим помощником.
С отъездом Джаина Бара принял начальство над бригадой бугов и макассарцев, которые до сих пор больше шумели и скандалили, чем работали.
За месяц, пока отсутствовал Джаин, я смог поближе познакомиться с Барой.
Он рассказал, что приехал к нам из Сангколиранга. Там работал в японской лесопромышленной компании, но начальники пришлись ему не по душе, он уволился и перебрался сюда. Слышал, что на Нунукане деньги гребут лопатой, а все ссоры решают ножами. И что чаще всего ножи сверкают из-за женщин.
Бара обнажает в улыбке ослепительно белые зубы:
— Хоть я и буг, туан, но убивать кого-то из-за женщин не буду, не такой дурак. И уж я послежу за тем, чтобы на Себакисе такого не было.
Всего в подчинении Бары оказалось около тридцати человек. Вскоре мне передали, что они чуть не убили его. Однако, прибыв туда спустя еще неделю, я обнаружил, что на участке царят мир и порядок, работа идет полным ходом. Во всяком случае так мне показалось. И лишь когда Бара попросил меня остаться на ночь кое о чем потолковать, я догадался, что не все обстоит как надо.
Ночь прошла спокойно, разговаривали мы недолго, но я успел уловить, что атмосфера тут напряженная.
Участок находился в шестидесяти километрах от Нунукапа, на реке Себакис, на самом Борнео. Наш поселок был ближайшим населенным пунктом, так что лагерь был совсем изолирован в джунглях. Уже одно то, что здесь водились дикие буйволы и слоны, могло хоть на кого нагнать страх. Но не только это беспокоило Бару. Он не хотел прямо сказать, в чем дело, но я догадывался, что тут замешана нечистая сила.