Читать интересную книгу Первая императрица России. Екатерина Прекрасная - Елена Раскина

Однако в кучке военачальников не произошло ровно никаких перемен. Все так же переступал, разминая подагрические ноги, Шереметев. Все так же меланхолично жевал травинку Репнин. Вейде держался сухо и прямо, но как-то безжизненно. А дородный подканцлер Шафиров подчеркнуто усердно изучал карту, будто главным в его жизни в эту минуту была тонкая синяя лента, означавшая реку Прут.

Петр обвел соратников горящими глазами, и Екатерина почувствовала, как в недрах его груди, словно в огнедышащем вулкане, закипает лавина всесокрушающей ярости.

– Сие воля моя, господа совет! – повторил царь внешне спокойно, но его щека вдруг нервически задергалась: верный признак приближения бури. Екатерине вдруг стало до тошноты страшно. Ранее она умела обуздывать приступы царского гнева, своими нежными руками и умиротворяющими словами гасить этот разрушительный пожар. Ныне у нее было слишком мало сил. И кого погребет под собой раскаленная, слепая лава ярости Петра Алексеевича, ведал, наверное, один Господь – единый, кто имел над всеми этими людьми вокруг волю, бо́льшую государевой… «А может, вовсе и не бо́льшую?» – отвратительной ледяной змейкой скользнула мысль. Екатерине захотелось закрыть лицо руками, убежать, броситься на траву, чтобы не видеть неизбежного…

– Великий государь, на Москве ты волен над нами в жизни и в смерти, – вдруг спокойно заговорил старик Шереметев, и почудилось, будто на пути испепеляющей лавины встала каменная стена. – Однако в сем диком поле над всеми нами – лишь воля Божья и покров Пресвятой Богородицы.

– И святое Провидение! – глубокомысленно, но не совсем уместно заметил лютеранин Вейде.

А Репнин, потемнев лицом, вдруг решительно шагнул вперед и молвил без обиняков:

– Как совет решит, так и будет, великий государь! Внемли воле мужей в совете!!

Шафиров продолжал водить по карте толстым пальцем, уснащенным крупным бриллиантом, однако было очевидно, что он не имеет ничего против этих крамольных слов. Петр оглядел угрюмые лица своих сподвижников скорее с изумлением, чем с гневом.

– Так говорите же, господа совет! – с оттенком жестокой иронии в голосе произнес он.

– Ретираду надобно трубить со светом! – сказал за всех Шереметев. Он склонился над картой, потеснив Шафирова, и указал туда черным концом своей палки:

– Сие, Петр Алексеич, малая речка Реут, мы ее давеча перешли. В русле своем она в летнюю пору измельчала совсем, даже кони не напились, да и ты все вперед гнал… Верные же людишки из местных сказывают, что в истоке она куда полноводнее. Вот он, исток! Туда надобно немедля завернуть войска наши. За день дойдем, люди к воде как на крыльях полетят. Там, подле воды, встанем лагерем и окопаем его крепкими шанцами. Немедля за твердой охраной драгун станем слать обозы на Могилев-Подольский, к ляхам, дабы в фортеции сей утвердить великие магазины провизии, фуражу и прочего воинского припаса… Оттуда учиним обсервацию за неприятелем. Однако ж я и так полагать могу, что визирь с войском турецким за Прут не пойдут, в Молдавии останутся, хан же только для обозов страшен, а на лагерь набегать не дерзнет.

– К Кантемиру же надобно отписать, чтоб стоял в Яссах крепко, – вступил Шафиров. – Войска у него регулярного немного, но поселяне молдавские встали под его знамена. В поле от них толку мало, а за стенами, даст Бог, оборонятся! Окажется визирь меж двух огней – меж Яссами и нашим войском, хочет – не хочет, а силы свои разделит. Завязнет, время терять станет. Там, видя конфузию его, и валашский господарь Константин Брынковяну, по нашему разумению, подняться должен…

Царь, до сих пор внимавший своим советникам в отрешенном молчании, вдруг яростно сверкнул на дипломата огненными очами:

– Что ж он до сих пор не поднялся? Ты, Петр Павлыч, соловьем мне заливался, что валашские да молдавские христиане, да сербы с болгарами, да черногорцы только и ждут, чтоб засверкали на Днестре русские штыки – тотчас выступят нам на помощь… Так ли говорил?!

Шафиров бесстрашно выдержал тяжелый взгляд царя.

– И ныне так скажу, – спокойно ответил он. – Димитрий Кантемир верен тебе и доказал сие делом. Брынковяну же всегда был премного хитр, робок сердцем, стало быть – союзник он нам в победе, но не в испытаниях! От верных болгар мы ныне многие и полезные сведения о неприятеле имеем. Но подниматься с оружием, пока не зареют наши знамена на Дунае, болгары не станут: больно близко там до Царьграда турецкого, враз агаряне их в крови потопят… К черногорцам и герцеговинцам посланы тайно верные офицеры одного с ними племени – полковник Михайло Милорадович да капитан Иван Лукачевич, дабы их старшин на восстание воодушевлять… Но восстанут ли, нет ли народы сии – нам с того невеликая корысть: больно далек их край от степей этих. Не для военного резона обещал я им союз и защиту, государь Петр Алексеевич, а для того, дабы ведали они и дети их: не забыты Россией ее братья по православной вере, по языку славянскому! Дабы дети их детей через сто, через двести лет сказали: «Когда мы были слабы, Россия была с нами! Ныне же мы сильны – и с Россией!»

– Красно поешь да далеко глядишь, господин вице-канцлер! – раздраженно оборвал его Петр. – А по делу что скажешь?

– По делу… – Шафиров на мгновение задумался, потирая пухлой рукой в перстнях высокий лоб. – Скажу без утайки, Ваше Величество! Остановить поход надобно, верно господа совет говорят. Нам о неприятеле ведомо мало, лишь то, что силен он безмерно. Ему же ведома слабость наша! Сегодня по вечерней зорьке прибежал к аванпостам нашим казак полтавский, засыл мой из стана Карлушки Шведского, из Бендер. Отменно скверную весть принес. Два неких храбрых офицера шведских, кои из плена нашего сбежали, следили за войском нашим в Польше, перечли его точно и даже то узнали, что нужда у нас великая в припасе разном, наипаче в воде. Сии шведские офицеры скорым походом обогнали нас и явились с докладом в Бендеры, где король Карлушка им внимал и наградил их щедро. После же, не замедляя, послал их с доверенным ляхом своим Понятовским в ставку великому визирю Мехмед-паше, дабы рапорт свой тому представили… Сказывал также засыл мой, что два шведа этих поклялись Карлушке Ваше царское Величество убить смертью!..

Петр высокомерно усмехнулся:

– От страха двух беглых шведов велишь мне поход великий остановить, Петр Павлович? На Полтавском поле по мне все войско шведское палило, а мне и то страшно не было!

Шафиров поклонился низко, насколько позволило ему объемистое брюшко, отступил в тень и развел руками: де, мол, я сделал все, что мог, и исчерпал свои доводы. Но тут внезапно взорвался, как шестифунтовая граната, генерал Аникита Репнин.

– Не за персону свою страшись, Петр Алексеич! За войско наше, за дело наше страшись!! – выкрикнул он, наступая на Петра, словно драчливый мальчишка. Быть может, в дни своего отрочества, воспитываясь вместе с великим государем в селе Преображенском, он именно так ходил на Петра во время их шутейных кулачных потасовок. Только теперь угроза в его словах звучала далеко не шутейная:

– Командуй ретираду на Реут, государь, иначе войско потеряешь, славу потеряешь, жизнь потеряешь!

Петр выдержал натиск Репнина и окатил его с ног до головы страшным взглядом, в котором мешались лед и огонь.

– Смири злобу, Аникитка, не то князь-папа Ромодановский на дыбе тебя смирять станет! – процедил он сквозь зубы. – Не тебе, псу, о деле моем судить! Не разум в тебе говорит, обида твоя говорит непомерная и неумная! Ведомо, что не простил ты мне, как за ретираду и конфузию твою под Головчином я тебя в солдаты разжаловал и чинов лишил! Тому три года как ты крамолу на меня таишь, Аникитка, крамола сия глаза тебе застит!

– Конфузию свою я в баталии под Лесной искупил, с фузеей в руке, как солдат во фрунте! – рявкнул Репнин, и десница его дерзновенно легла на эфес шпаги. – Ты сам мне чины и награды вернул, считаться нечем! Тебе, а не мне, застит глаза злоба, Петр Алексеич! Карла Шведского ты добить хочешь, и нет для тебя цены, кою не дал бы за это! Войска восемьдесят тысяч на смерть отведешь…

– Молчи!! – Петр простер вперед руку, и в этом жесте было столько власти и мощи, что бурный порыв Репнина осекся, спал, как сдувшийся мех, из которого вытекло бродящее вино. Махнув рукой, генерал повернулся и отошел прочь. Петр обвел собравшихся грозными очами.

– Не ждал от вас, товарищи дел и свершений моих, разговоров о ретираде! – сказал он, не скрывая боли. – Мыслил: сие поносное слово неведомо моей армии после Полтавской виктории! Стыдитесь, господа совет!.. Слушайте же, мои старые соратники, что скажут соратники мои новые!

Петр сделал призывный жест, обращаясь к кучке безмолвно стоявших поодаль иноземных, в основном немецких офицеров, которым он вверил командование дивизиями перед этим походом. Те заметно оживились, последовали политичные поклоны с шарканьем скрипучими ботфортами, лязганьем шпор и шпаг и покачиваниями пыльных локонов париков. Вперед выступил генерал фон Эберштедт, статный, краснолицый, не растративший в трудном походе незыблемой уверенности в себе.