— Около шести минут.
— Сенатор…
— Билл, заткнись. Не сбросить ли половину оставшейся скорости?
— Импульс на три секунды?
Я дал трехсекундный импульс, пользуясь все тем же дурацким способом для запуска и остановки двигателя.
— Две минуты, сэр.
— Следи за допплером. И дашь знать.
Я запустил двигатель.
— Хватит!
Я тут же его выключил и начал разворачивать космокар — кормой вниз, «ветровым стеклом» вверх.
— Показания?
— По-моему, будь внизу океан, мы бы уже утонули. Но шутки в сторону — посмотри на указатель топлива.
Я взглянул и помрачнел.
— Ладно, не буду тормозить, пока не спустимся совсем низко.
«Вольво» опускался кабиной вверх, и мы видели впереди только небо. В левый иллюминатор можно было увидеть поверхность Луны под углом примерно сорок пять градусов. В правом, если взглянуть мимо Гвен, она тоже виднелась — далекая, под дурацким углом, и потому бесполезная.
— Гвен, какова длина этого попрыгунчика?
— Никогда не видела их целиком, только в ангаре. А это имеет значение?
— Еще какое, черт побери, — когда я прикидываю расстояние до поверхности, поглядывая через плечо.
— A-а. Я думала, ты спрашиваешь точную цифру. Считай, метров тридцать. Одна минута, сэр.
Я уже собрался дать короткий тормозной импульс, но меня опередил Билл. Оказывается, бедняга весь полет мучился от морской болезни, но в тот момент я предпочел бы увидеть его не за спиной, а в гробу. Его обед, пролетев над нашими головами, врезался в передний иллюминатор и равномерно его покрыл.
— Билл! — заорал я. — Прекрати безобразие!
(Не стоит и упоминать, что требование мое оказалось чрезмерным.)
Билл выдал лучшее, на что был способен. Повернув голову, он накрыл вторым залпом левый иллюминатор, предоставив мне управлять вслепую.
И я попробовал. Не отрывая глаз от радарного альтиметра, я коротко тормознул, — и остался без альтиметра. Уверен, что когда-нибудь, возможно еще и при моей жизни, проблема точного измерения расстояния на близких дистанциях — измерительным лучом, проходящим сквозь выхлоп двигателя, и поправкой на высоту «травки» на поверхности — будет решена. Я просто родился слишком рано, вот и все.
— Гвен, я ничего не вижу!
— Зато я вижу, сэр.
Она ответила невозмутимо, спокойно и ровно — как и подобает настоящей подруге капитана Полночь. Повернув голову направо, она вглядывалась в поверхность Луны, держа палец на сетевом выключателе компьютера — нашей аварийной «педали газа».
— Пятнадцать секунд, сэр… десять… пять…
Она перебросила выключатель.
Двигатель выплюнул короткую вспышку, я ощутил нежный толчок, и мы снова обрели вес.
Гвен повернула ко мне голову и улыбнулась:
— Второй пилот докладывает…
И тут же ее улыбка сменилась испугом — наш кар принялся вращаться.
Вы когда-нибудь играли в детстве волчком? Тогда знаете, как он себя ведет, замедляя вращение — его ручка начинает описывать все более широкие и низкие окружности, все ниже и ниже, а потом волчок валится на бок и замирает. Именно это и проделал наш паршивый «вольво».
Кончилось все тем, что он улегся во всю длину и перевернулся. А мы — пристегнутые и без единой царапины — повисли в креслах вниз головой.
— …посадка совершена, сэр, — закончила Гвен.
— Благодарю вас, второй пилот.
10
Овцам не имеет смысла голосовать за вегетарианство, если волки остаются на противоположных позициях.
Уильям Ральф Индж (1860–1954)Каждую минуту кто-то рождается.
П. Т. Барнум (1810–1891)Я добавил:
— Прекрасно выполненная посадка, Гвен. «Пан-Америкэн» никогда бы не сумела посадить корабль мягче!
Гвен оттянула полы своего кимоно и потупилась.
— Вовсе не такая уж прекрасная. У нас просто кончилось горючее.
— Ну-ну, не скромничай. Меня особенно восхитил последний маленький гавот, которым наш кар отметил соприкосновение с поверхностью. Вполне подходяще, учитывая, что у нас здесь нет трапа для спуска на поле.
— Ричард, почему же так получилось?
— Затрудняюсь ответить. Возможно, удружил гироскоп — заклинило при посадке. Нет данных, значит, нет и мнения. Дорогая, а ты очень соблазнительно выглядишь с задранным подолом. Тристрам Шенди[18] был прав: женщина показывает свое самое лучшее, задирая юбку на голову.
— Сомневаюсь, что Тристрам Шенди такое произносил!
— Ну, тогда ему следовало это сказать. А у тебя прелестные ножки, моя дорогая!
— Благодарю. Надеюсь, что это правда. А не мог бы ты любезно помочь мне избавиться от этого вороха тряпья? Мое кимоно запуталось в ремнях, и я не могу их отстегнуть.
— Не против, если я тебя сперва сфотографирую?
Гвен произнесла нечто, не вполне подходящее леди, что явилось наилучшим способом изменить ход моих мыслей. Отстегнув ремни, я быстро и чувствительно «приземлился» лицом на пол, бывший прежде потолком, перевернулся и начал освобождать Гвен. Пряжка ее ремня оказалась настоящей проблемой: сама она никак не смогла бы с ней совладать. Я, наконец, отстегнул ремни и, не дав ей упасть, поставил на ноги, завершив свои действия нежным поцелуем.
У меня было отчасти эйфорическое состояние — еще бы, всего за несколько минут до этого я ни гроша не поставил бы за благополучное прилунение! Гвен заслужила награды в полной мере.
— Ну а теперь давай освободим Билла.
— А почему бы ему самому не…
— У него же несвободны руки, Ричард!
Когда я выпустил мою леди из объятий и поглядел на беднягу, я все понял. Билл висел вниз головой с выражением смиренного мученика. Он крепко прижимал к животу мое, простите, наше японское деревце. Оно было невредимо. Билл торжественно и с оттенком извинения доложил Гвен:
— Я не выпустил его!
Я молча дал ему отпущение грехов, простив и «извержение» во время посадки… Всякий, кто ухитряется помнить о долге, схваченный мучительными приступами рвоты, не может быть негодяем!
(Но очиститься я предоставил ему самому — отпущение грехов вовсе не включает в себя услуги по очищению от грязи. И я не позволил бы этого и Гвен, а если бы она стала настаивать, то я вновь сделался бы «macho» и деспотичным супругом, не терпящим возражений!)
Гвен взяла деревце и пристроила его на «верхнюю» (бывшую нижнюю) поверхность кожуха компьютера. Пока Билл отстегивал ремни, я держал его за щиколотки и помог плавно спланировать на бывший потолок и встать на ноги.
— Гвен, можешь снова доверить Биллу заботы о горшке. Дерево мне мешает: я должен повозиться у компьютера и приборной панели.
Мог ли я вслух сказать, что меня заботит? Да нет, конечно, а то бы Билла начало снова рвать. А Гвен и сама все понимала.
Я лег на спину, полез под компьютер и постарался его включить.
Знакомый нагловатый голос прокричал:
— Семнадцатый, вы меня слышите? «Вольво» Би-Джей-сем-надцать, ответьте. С вами говорит космопорт Гонконга-Лунного. Вызываю «вольво» Би-Джей-семнадцать!..
— Би-Джей-семнадцать на связи. Говорит капитан Полночь. Гонконг, я вас слышу.
— Какого дьявола вы не оставались на канале тридцать, Би-Джей? Вы пропустили контрольную точку для маневра. Теперь отваливайте. Я не смогу вас посадить.
— Никто не сможет, капитан Шишка. Я уже сел. Аварийная посадка. Отказ компьютера, неисправность гироскопа, сломалось радио, накрылись двигатели, пропала видимость. После посадки мы свалились на брюхо. Топливо кончилось, а местность такая, что взлететь все равно невозможно. А теперь еще затих очиститель воздуха.
Наступило выразительное долгое молчание.
— Tovarisch, вы уладили свои дела с Господом?
— Я был слишком занят для этого.
— Х-мм. Понятно… Каково давление в кабине?
— Эти кретинские лампочки все как одна светят зеленым. А манометра нет.
— Где вы находитесь?
— Понятия не имею. Эта гадость скурвилась в двадцать один сорок семь, как раз перед тем, как я собрался передать управление вам, и с тех пор мы катились вниз под горку на заднице. В тот момент мы находились на орбите «Золотого правила», все тормозные импульсы были тщательно сориентированы. Потом мы прошли, по-моему, над кратером Аристотеля в…
— В двадцать один пятьдесят восемь, — подсказала Гвен.
— В двадцать один пятьдесят восемь, как говорит второй пилот. Я посадил корабль в «море» южнее кратера. Кажется, в Море Грез.
— Погодите-ка. Вы все еще на терминаторе?
— Да, все еще на нем. Солнце прямо над горизонтом.
— Ну, тогда вы не слишком отклонились к востоку. Время посадки?