На нижнем этаже слева от ворот находилась «Книжная лавка христиан». Фальк остановился и начал читать названия выставленных в витрине книг. Все – навязшее в зубах старье: нескромные вопросы, пакостные намеки, оскорбительная интимность – все так хорошо и так давно знакомое. Несколько более его внимание привлекли многочисленные иллюстрированные журналы, разложенные таким образом, чтобы большие яркие картинки соблазняли покупателей. Особый интерес вызывали журналы для детей – книгопродавец мог бы немало порассказать о стариках и старухах, которые часами простаивали перед витриной, разглядывая иллюстрации, и было что-то бесконечно трогательное в том, какое сильное впечатление эти картинки, очевидно, производили на их благочестивые души, вызывая воспоминания об ушедшей и, возможно, нелепо растраченной молодости.
Он поднимается по широкой лестнице, разглядывая стенную роспись в духе фресок древней Помпеи, которая напоминает о пути, что отнюдь не ведет к вечному блаженству, и входит в большую комнату, обставленную как банковский зал, с конторками для главного бухгалтера, счетовода и кассиров, пока еще отсутствующих. Посреди комнаты стоит письменный стол, огромный как алтарь, но скорее похожий на многоголосый орган с целой клавиатурой кнопок пневматического телеграфа и переговорным устройством в виде трубок, проведенных через все помещения здания. Возле стола стоит крупный мужчина в сапогах, в пасторском облачении, застегнутом на одну пуговицу у самой шеи и потому похожем на форменный сюртук, в белом галстуке, а над галстуком – маска капитана дальнего плавания, ибо истинное его лицо исчезло не то за откидной крышкой конторки, не то в упаковочном ящике. Он постегивает свои сверкающие голенища хлыстом с набалдашником, весьма символично изображающим копыто, и курит крепкую сигару, которую усердно жует, очевидно для того, чтобы рот ни секунды не пребывал в бездействии. Фальк изумленно воззрился на этого исполненного величия человека.
То был последний крик моды на людей подобного типа, ибо на людей ведь тоже существует мода. Перед Фальком стоял великий проповедник, которому удалось сделать модными грех, жажду искупления, унижения, нужду и нищету – короче говоря, все самое плохое, что отравляет людям жизнь. Саму идею спасения души он сделал фешенебельной. Он сочинил евангелие для Большой Садовой улицы, где обитает высший свет. Его стараниями искупительная жертва превратилась в спорт. Происходили соревнования по греховности, и чемпионом становился тот, кто оказывался отвратительнее всех; они охотились за бедными душами, которые подлежали спасению, устраивали, не будем этого отрицать, настоящие облавы на обездоленных, на которых намеревались поупражняться в самосовершенствовании, превращая их в предмет самой жестокой благотворительности.
– А, господин Фальк! – говорит маска. – Добро пожаловать, мой друг! Не желаете ли посмотреть, как я работаю? Простите, господин Фальк, вы не торопитесь? Так, прекрасно! Это экспедиция типографии… простите, один момент!
Он подходит к органу и вытягивает несколько кнопок, после чего раздается громкий свист.
– Пожалуйста, присядьте!
Он прикладывает губы к трубке и кричит:
– Седьмая труба, восьмой регистр! Нистрём! Медивал, восьмой, в строку, заголовки фрактурой, имена в разрядку!
Из той же трубы в ответ доносится голос:
– Нет рукописи!
Маска садится к органу, берет перо и лист бумаги, перо бегает по бумаге, а маска говорит, не выпуская изо рта сигары:
– Объем работы… здесь… настолько вырос… что скоро превзойдет… мои силы и возможности… я бы давно слег… если бы… так… не следил… за собой!
Он вскакивает с места, вытягивает еще одну кнопку и кричит в другую трубку:
– Принесите корректуру «Оплатил ли ты свои долги?»!
И снова продолжает говорить одно, а писать другое.
– Вас удивляет… почему… я… расхаживаю здесь… в сапогах. Потому что… во-первых… я… езжу верхом… что полезно… для… здоровья…
Появляется мальчик с корректурой. Маска передает ее Фальку и говорит в нос, потому что рот занят: «Почитайте-ка!» Одновременно он одними глазами приказывает мальчику: «Подожди!»
– Во-вторых (поведя ушами, словно хвастаясь «Все вижу и все слышу!»)… я считаю… что человек духа… не должен… отличаться… своим… внешним… обликом… от… других… людей… ибо… это… называется… духовным… высокомерием… и… может стать… предметом осуждения.
Входит счетовод, и маска приветствует его движением кожи на лбу – единственное, что еще осталось в бездействии.
Чтобы не сидеть без дела, Фальк берет корректуру и начинает читать. Сигара продолжает говорить:
– У всех… людей… есть сапоги… я ни в коем случае… не хочу… отличаться от них… своим внешним… видом… поэтому… хотя я не… какой-нибудь там… лицемер… я хожу… в сапогах.
Он передает рукопись мальчику и приказывает одними губами:
– Четыре верстатки, седьмая труба, к Нистрёму!
Потом обращается к Фальку:
– На пять минут я свободен! Пойдемте на склад.
Счетоводу:
– «Зулулу» грузят?
– Да, водкой, – отвечает счетовод хриплым голосом.
– Подойдет? – спрашивает маска.
– Подойдет! – отвечает счетовод.
– Тогда с богом! Пойдемте, господин Фальк.
Они входят в комнату, сплошь увешанную полками, заставленными кипами книг. Маска бьет по корешкам хлыстом и гордо – без обиняков заявляет:
– Все это написал я. Ну, что скажете? Неплохо? Вы, я слышал, тоже пописываете… помаленьку. Если возьметесь за дело как следует, тоже напишете не меньше!
Он кусал и жевал сигару, выплевывая обрывки табачных листьев, которые кружились, как мотыльки, пока не застревали на корешках книг, и вид у него при этом был такой, будто он думал о чем-то заслуживающем всяческого презрения.
– «Факел примирения»? Гм! По-моему, глупое название! Не находите? Это ваша идея?
Фальк впервые получил возможность ответить, ибо, как и все великие люди, его собеседник сам отвечал на свои вопросы. Фальк сказал, что идея не его, но больше не успел вымолвить ни слова, потому что маска заговорила снова:
– По-моему, очень глупое название! А по-вашему, оно пройдет?
– Я ничего об этом не знаю и даже не понимаю, о чем вы говорите.
– Ничего не знаете?
Он берет газету и показывает Фальку.
Фальк с изумлением читает следующее объявление:
«Принимается подписка на журнал «Факел примирения». Предназначен для верующих христиан. Скоро выйдет из печати первый номер под редакцией Арвида Фалька, лауреата премии Литературной академии. В первых выпусках журнала будет опубликована поэма Хокана Спегеля «Творение Господа», глубоко проникнутая христианским духом и благочестием».
Фальк забыл отказаться от заказа на Спегеля и теперь не знал, что отвечать!
– Какой тираж? Э? Полагаю, две тысячи. Слишком мало! Никуда не годится! Мой «Страшный суд» выходит тиражом десять тысяч экземпляров, и я кладу в карман – сколько бы вы думали? – чистоганом пятнадцать!
– Пятнадцать?
– Тысяч, юноша!
Маска, по-видимому, забыла принятую на себя роль и заговорила в своем обычном стиле.
– Итак, – продолжал он, – вам, вероятно, известно, что я чрезвычайно популярный проповедник, скажу не хвастаясь, потому что это знает весь мир! Я очень, очень популярен и ничего не могу с этим поделать, но это так! Я был бы лицемером, если бы сказал, что не знаю того, о чем знает весь мир! Итак, я с самого начала поддержу ваше предприятие! Видите этот мешок? Если я скажу, что в нем письма от людей, женщин – не волнуйтесь, я женат, – которые просят прислать мою фотографию, то я скажу еще очень мало.
На самом деле это был не мешок, а небольшой мешочек, по которому он ударил своим хлыстом.
– Чтобы избавить их и меня от лишних хлопот, – продолжал он, – и в то же время оказать читателям большую услугу, я разрешаю вам написать мою биографию и опубликовать ее вместе с портретом; тогда ваш первый номер выйдет десятитысячным тиражом и вы заработаете на нем чистоганом тысячу!
– Но, господин пастор, – он чуть было не сказал «капитан», – я ведь ничего не знаю об этом деле!
– Не имеет значения! Никакого! Издатель сам обратился ко мне и просил прислать мой портрет! А вы напишите мою биографию! Чтобы облегчить вам задачу, я попросил одного своего приятеля набросать ее в общих чертах, так что вам остается только написать вступление, краткое и выразительное, несколько удачных фраз! Вот, пожалуйста!
Фальк был даже несколько ошарашен подобной предусмотрительностью, и его немало изумило то, что портрет был так непохож на оригинал, а почерк приятеля оказался очень похож на почерк маски.
Передав Фальку портрет и рукопись, маска протянула ему руку, дабы тот мог выразить свою благодарность.
– Кланяйтесь… издателю!
Он чуть было не сказал – «Смиту», и легкий румянец выступил у него между бакенбардами.