Читать интересную книгу Эстетика Канта - Марат Нурбиевич Афасижев

равноценные им. Буржуазная эпоха, вытеснив религиозные идеалы и рыцарский дух средневековья, так и не смогла противопоставить им нечто подобное по масштабам влияния.

Правда, субъективно Кант стремился эстетическую деятельность соединить с нравственными целями и даже подчинить им. Но, как уже было показано, объективное рассмотрение этой проблемы не позволило ему сделать это, и дальше установления аналогии между эстетическим и нравственным Кант не пошел. Не намного дальше в этом смысле продвинулся и Шиллер после своей попытки отождествить моральное и прекрасное.

Отождествление нравственности и красоты в тех условиях было бы явной и неправдоподобной натяжкой. Поэтому в поисках утраченного идеала и возникает обращение к античности (Винкельман), а также бегство от противоречий реальной действительности в идеализированную природу (Руссо) или в иллюзорный, мистический мир (романтики). Таким образом, этот процесс отражался и в теории и практике искусства. И характерной реакцией в искусстве было не только отражение обмельчания идеалов и героев, пропитанных прозаическим духом среды, но и изменение роли самого искусства — в нем все более и более возрастает его компенсаторно-развлекательная функция.

Насколько далеко зашло искусство в этом направлении уже в те времена, можно судить по высказываниям Руссо. В письме к Деламберу, посвященном роли театра в жизни общества, он писал: «При первом же взгляде на это учреждение я вижу, что театр предназначен для развлечения, и если в самом деле человеку нужны развлечения, согласитесь по крайней мере, что они позволительны лишь в той мере, в какой они необходимы, и что бесполезное развлечение есть зло для существа, чья жизнь так коротка, чье время так драгоценно»[52].

Прямой вред театра Руссо усматривал в изображении различных страстей и пороков, которые, по его мнению, расслабляют души и делают людей неспособными на гражданские подвиги. («Бросает в дрожь при одной лишь мысли о тех злодействах, которыми украшают французскую сцену для развлечения народа»[53].)

Такое усиление развлекательной функции искусства было реакцией на застой отживающих феодальных институтов и на плоский прозаизм нарождающихся буржуазных отношений. Искусство в этих условиях становится иллюзией, в которой симулируются увлекательная жизнь, интересная деятельность и героические поступки. При этом очень часто нравственные нормы, казалось бы подлежащие утверждению средствами искусства, как это и было раньше, весьма легко и даже усиленно приносились в жертву изображению различных волнующих и опасных отклонений от нее.

Все это мучительно переживалось передовыми мыслителями и художниками того времени, и особенно Ф. Шиллером. Ни у кого из его современников с такой беспощадной правдивостью и с обостренной чуткостью ко всему враждебному человеку не отразились противоречия капиталистического способа производства и образа жизни, еще только зарождавшиеся в то время. Многое из того, что в полный голос негодования и протеста было произнесено Шиллером на заре нового времени, во многом справедливо и для современного буржуазного общества.

Но критикуя отдельные стороны современного ему общества, Шиллер отвергал революционный путь его преобразования, искал иные возможности преодоления тех противоречий общественной жизни, которые мешали гармоническому развитию человека. Особенно большие надежды в этом отношении он возлагал на искусство.

Наиболее отчетливо это проявилось в основном труде Шиллера — «Письмах об эстетическом воспитании человека». Лейтмотивом этого замечательного произведения является выявление враждебности современного поэту общества истинному, высокому искусству. Сам дух и грубый утилитаризм нарождавшихся тогда буржуазных отношений делали искусство как бы излишним и отодвигали его за границы основных потребностей людей.

«Течение событий, — писал Шиллер, — придало духу времени направление, которое все более и более угрожает удалением его от искусства идеала. Это искусство должно покинуть действительность и с достойной смелостью подняться над потребностью, ибо оно — дитя свободы и хочет получать предписание от духовных требований, а не от материальной потребности. Ныне же господствует потребность и подчиняет своему тираническому ярму падшее человечество. Польза является великим кумиром времени. которому должны служить все силы и покоряться все дарования (курсив мой. — М. А.). На этих грубых весах духовные заслуги искусства не имеют веса, и, лишенное поощрения, оно исчезает с шумного торжища века»[54].

И тем не менее именно искусству поэт отводил решающую роль в преодолении этого духа века. Однако рассматривая функцию искусства, Шиллер определял ее в зависимости от принадлежности людей к классам и от уровня их культуры. Несколько схематизируя и утрируя недостатки низших и высших классов, Шиллер утверждал, что «в низших и более многочисленных классах мы встречаемся с грубыми и беззаконными инстинктами, которые…спешат с неукротимой яростью к животному удовлетворению»[55]. Но поэт осуждает и высшие классы. По его мнению, «цивилизованные классы представляют нам еще более отвратительное зрелище расслабления и порчи характера, которые возмутительны тем более, что источником их является сама культура»[56]. Таким образом, заключает Шиллер, и отсутствие культуры, и чрезмерное усвоение ее одинаково плохо, ибо «дитя природы, сбросив оковы, становится неистовым, питомец искусства — становится негодяем»[57].

Здесь явно сказывается руссоистская тенденция осуждения буржуазной формы культуры, которая наряду с прогрессивными чертами действительно оказывалась источником многих социальных противоречий, например между ростом производительных сил и увеличением эксплуатации трудящихся, ростом богатства, а также культуры вообще и тенденцией к материальному и духовному обнищанию населения, ростом возможностей во всех областях общественной жизни и невозможностью их использовать на благо народа. Но эти противоречия, свойственные буржуазному обществу, Шиллером воспринимались как противоречия всякого государства и всякой цивилизации вообще. Отсюда абстрактность критики современного ему общества и отказ от попыток даже представить возможность практического преобразования его в более совершенное общество. Корень зла усматривался в самом прогрессе общества, а не в его исторически обусловленной и преходящей форме.

Но несмотря на это, Шиллер подметил и зафиксировал действительно враждебные искусству конкретные и в основном присущие именно буржуазному обществу особенности. Например, он правильно увидел их в разделении труда и односторонней специализации, достигших именно в капиталистическом способе производства небывалого до сих пор в истории уровня.

Это привело, по мнению поэта, к одностороннему развитию индивидов, ибо «усложнившийся государственный механизм потребовал более строгого разделения сословий и занятий»[58]. В связи с этим Шиллер высказал замечательную мысль, значение которой особенно справедливо для современного буржуазного общества. «Теперь, — писал он, — оказались разобщенными государство и церковь, законы и нравы; наслаждение отделилось от работы, сродство от цели, усилие от награды. Вечно прикованный к отдельному малому обломку целого, человек сам становится обломком; слыша вечно однообразный шум колеса, которое он приводит в движение, человек не способен развить гармонию своего существа, и, вместо того чтобы выразить человечность своей природы, он становится лишь отпечатком своего занятия, своей науки»[59].

Но дав столь