должны помнить об этом и считаться с этим. Конфликт неизбежен до тех пор, пока у нас на руках Новоафонский монастырь. Монастырь надо отдать русским. Я своим не раз говорил: если ходите возрождать абхазское православие, то это надо делать не в русском монастыре, а в древних абхазских храмах.
Вроде бы всё и правильно. Если абхазская Церковь претендует на подлинную, духовную автокефалию, а не на одну только заурядную административную самостоятельность, то не на русских же камнях ей себя отстраивать. Вот только как же обидно отдавать монастырь в руки людей, для которых православие – не более чем ширма, прикрывающая коммерцию.
Но с другой стороны: монастырь – это огромное количество помещений, когда-то здесь жило более семисот русских насельников, а абхазская братия сейчас – около 10 человек, и вряд ли она в ближайшие годы существенно возрастёт. Ну удвоится, ну утроится, но это всё равно будет значить, что монастырь стоит пустой. Эта громадина никогда не будет востребована Абхазской Церковью, а много ли смысла оставлять за собой то, чем ты никогда не сможешь воспользоваться? А то, что сюда придёт ворьё… Да ворьё нынче всем миром правит. Нам этого не изменить. Души своей мы им не отдадим, а камнями – пусть зажрутся.
***
Неужели так и не придут сюда нормальные русские люди, способные понимать другой народ и с уважением к нему относиться? Ведь тут же всё можно порешать, всё разрулить, до всего договориться, но только делать это надо тонко, деликатно, с учётом местных особенностей, а не с той медвежьей грацией, которая порою так свойственна мелким представителям великой империи.
Нодар рассказал мне чудный анекдот. Поймал великан абхазского всадника и вместе с конём двумя пальцами поставил себе на ладошку. Как вы думаете отреагировал на это абхаз? Он сказал великану: «Руку убери». Я потом несколько раз пытался рассказывать этот анекдот своим, но у меня не получается. Тут вся суть в той неподражаемой интонации, с которой абхаз говорит своё коронное: «Руку убери».
Вы понимаете, о чём речь? Абхазы умеют прощать обиды и как бы даже вовсе их не замечать, но не пытайтесь ставить их себе на ладошку. В случае чего, настоящий абхаз не станет соотносить свои силы с силами того, чьи действия ему не понравились. Этот маленький народ, не задумываясь, бросится на любого великана, вообще не обременяя себя рассуждениями о последствиях. И я вас уверяю: чтобы не случилось при этом с абхазами, «великан» получит мало удовольствия.
***
Так я и не сходил на море в этом ноябре. Море всегда было рядом, но меня оно к себе не манило. А вот Алексей каждое утро ездит на море и ежедневно купается даже зимой. Он абхаз. Это его море.
Я говорю ему: «Холодно тут у вас в домах. Не топите. Куда бы не заходил, нигде не появилось желания куртку снять». Он улыбается: «Мы привыкли. Нам нормально».
Мне стало смешно. Северный человек не привык к нетопленному дому, и получается нечто несусветное: здесь и сейчас южные люди легче переносят холод, чем мы, северяне. Я, конечно, говорю Алексею, что этот холод – ерунда, а вот наши русские морозы… Он опять улыбается и говорит: «Я учился в Новосибирске».
***
В Абхазии созрела хурма. Яркие оранжевые шары повсюду. Они – как ёлочные игрушки, только живые. Очень красиво.
2011 г.
Абхазская рулетка
Ущелье на одного
Утром в ущелье я совершенно один. Отдыхающие так рано не встают, а местным тут делать нечего. Тропинки здесь теперь выложены камнем. Очень удобно и очень красиво. И к гроту апостола Симона Кананита теперь ведут замечательные каменные лесенки. Камень ступеней обработан нарочито грубо, он сохраняет свой первозданный вид. Это правильно. Ущелье нельзя выкладывать шлифованный плиткой, природа не терпит слишком ровных линий. А здесь всё как будто возникло само собой. Труды человеческих рук замечательно гармонируют с природой.
Помню, как мы впервые шли к гроту по узкой тропинке без ограждений вдоль пропасти. Местные ещё отговаривали нас: «Не ходите туда, там опасно». Теперь уже не опасно, но так же хорошо и даже ещё лучше.
Почему я никогда раньше не слышал, как замечательно поют здесь птицы? Наверное, было не до птичьего пения, но всему приходит время. А на обочине тропинок – яркие красные ягоды, похожие на крупную землянику. Они не съедобные, эти ягоды, хотя и не ядовитые. Они просто красивые. Ранее солнце пробивается сквозь листву. Долго смотрю на склоны гор, как будто вижу их впервые. А может и правда впервые? Мне хочется запомнить здесь каждый камушек. Долго стою на мостике, погружая взгляд в кристальные воды речки Псыртцхи. Потом сажусь на скамейку, предусмотрительно поставленную невдалеке. Я ни куда не тороплюсь. Это моё утро. Это моё ущелье. Это моя красота и моя радость.
Покидаю ущелье. Подтягиваются первые отдыхающие. Я успел до них.
***
Ни где я не чувствовал себя таким одиноким, как в Абхазии. Я здесь ни к кому не принадлежу. Я не абхаз, и я не из тех русских, которые живут здесь постоянно. Никогда я не был частью так называемых «отдыхающих». Этой человеческой породы я вполне сознательно сторонюсь, и мне крайне неприятна мысль, что меня примут за одного из них. Здесь я даже журналистом себя не чувствую, то есть внутренне не причисляю себя к той группе, про которую говорят «журналисты». Уж лучше пусть меня примут за «отдыхающего». Не так стыдно.
Недавно поднимаюсь к монастырю, и две женщины вполне отдыхающего вида спрашивают у меня: «Вы не местный?» И я ответил совершенно для самого себя неожиданно: «Не совсем». Нелепый ответ, не правда ли? Уж либо местный, либо нет. И вдруг оказалось, что я ответил по сути правильно. Они хотели показать мне одну достопримечательность , в том случае, если я не местный, а мне эта достопримечательность известна уже полтора десятка лет, так что простой ответ «не местный» привел бы их к ложному выводу.
Я уже восьмой раз в Абхазии. Это не мало, особенно если учесть, что я приезжаю сюда не ради пляжа. Но вот недавно подумал, что за все эти восемь раз я провел здесь чистого времени меньше трех месяцев. Это ничтожно мало. А в итоге я знаю здесь всё, но я не знаю здесь ни чего. И вот всё стараюсь что-то узнать и понять. А это очень трудно. И чем дальше, тем труднее.
Журналист – это опасно.
Захожу в кабинет абхазского чиновника, говорю, что я – журналист из России и хотел бы с ним побеседовать.
– О чем? – сухо спрашивает он.
– О церковном конфликте, – дружелюбно отвечаю я.
– Разговор окончен, – он напряженно улыбается.
Я думаю про