Снаряды рвутся вокруг, комья земли барабанят по броне.
Мне кажется, я чувствую дуновение ветра от этих взрывов.
Один осколочный разрывается прямо перед носом, второй – сзади, танк делает резкое, вихляющее движение, и мы идем дальше.
Между зенитками взметнулся фонтан. Резиновый скат орудийного колеса загорелся ярким пламенем; вверх повалил черный, жирный, смрадный дым. Уцелевшая обслуга тут же попыталась загасить его, забрасывая землей, но на месте зенитки сразу вырос еще один пыльный гриб. Остальные три продолжают бить.
Слева от нас ткнулась пушкой в землю «тридцатьчетверка». Еще дальше – танк без башни, рядом с распластанной гусеницей – танкист. Отстреливаться собрался, дурачок.
– Семеныч!
Я хочу сказать о том, что надо подобрать парня, но Семеныч почти всегда понимает меня без слов. Мы снижаем скорость, Игорек отбрасывает крышку люка и исчезает. Помогать ему не приходится – через пару минут нас уже четверо. Танкист с подбитого танка – я помню его в лицо, с ним знакома, а вот имя почему-то не вспоминается, бинтует раненую руку, а мы продолжаем движение вперед.
Мы – на окраине города. Дома полуразрушены, стекол нет – впрочем, такая картина уже кажется обыденной.
– Тигры! Командир! Двенадцать штук.
Тигры – это хреново. Тем более, мы сейчас одни, рядом ни одного нашего танка.
– Задний ход.
Семеныч аккуратно сдает задом; мы прячемся за углом здания. Игорек смотрит укоризненно, незнакомый танкист молчит осуждающе.
Но мне до их осуждения сейчас нет никакого дела. Что-то подобное я читала – я, Наталья Нефедова, – а может, слыхала – только уже то «я», которое Константин Приходько. Один советский танк расправился с несколькими «тиграми», применив ту тактику, которую сейчас собираюсь применить я. Причем, кажется, тоже во время Проскурово-Черновицкой операции. Впрочем, какая разница – когда? И какая разница, что придумано – не мной? Главное сейчас, чтобы сработало!
Подпустить головной танк поближе… Коленки трясутся, ну и фиг с ними, с коленками, главное, чтобы руки не подвели.
– Заряжай!
Снаряд отправляется в казенник, звук кажется мне таким громким, что фрицы обязательно должны нас услышать.
Подпустить еще немного… Безумно хочется нажать на гашетку прямо сейчас, но рано, рано…
Сколько осталось метров? Двести? Тщательно прицелиться… Снаряды наши ничего броне «тигра» сделать не могут, ну, и не надо… Умница, Наточка, хорошая девочка, правильные книжки читала в детстве…
Залп.
– Семеныч, влево!
Я успеваю только отдать приказ, а мехвод – налечь на рычаги, и в этот момент снаряд взрывается. Как раз там, где надо – башню «тигра» заклинило. А теперь попробуй постреляй, гадюка!
– Как вы ее, товарищ лейтенант! – восхищенно восклицает Игорек; Семеныч молча кивает – молодец, мол, лейтенант, и налегает на рычаги.
– Еще влево.
Мы успеваем поменять расположение прежде, чем фрицы соображают, что именно произошло. Поэтому дружный залп по тому месту, где мы только что находились, ни к чему не приводит – ну, нету нас там!
Семеныч улыбается – мне видно кусочек его щеки. Ну, конечно, он успел подумать о своем командире невесть что а тот-то, оказывается, молодец!
Подобранный танкист молча заряжает пушку, кивает.
Я снова тщательно навожу орудие. Попытаться и второму башню «переклинить»? Или все-таки, как и произошло когда-то на самом деле, стрельнуть в гусеницу?
Раздумывать некогда, прицел установлен, и я командую сама себе:
– Огонь!
Ну, получилось неплохо – гусеница разорвана, «тигр» застревает на месте, перекрывая дорогу остальным.
Мехвод, не дожидаясь команды, снова меняет огневую позицию, меняет классно – я бы сама тоже выбрала это место. Мысли он научился читать, что ли?
В этот момент Игорек приникает к пулемету – из подбитых немецких машин фрицы полезли, чтоб их…
Я снова тщательно целюсь, меня уже захватил охотничий азарт. Скольких еще успеем остановить тут навечно? В этот момент я даже не думаю о том, сделала ли что-то такое «историепереламывательное» – мне просто не до того.
А еще через несколько мгновений раздается залп откуда-то слева, и на перекресток врывается еще одна «тридцатьчетверка», а за ней – еще одна.
Улицы усыпаны битым камнем, осколками стекла, обломками деревьев. Стены домов зияют провалами окон, дырами от снарядов. Где-то вдалеке слышны еще автоматные очереди, но здесь, у нас, уже тихо. Это не нависшая, тяжелая, упругая тишина, которая бывает перед началом сражения, это тишина тихая и усталая, когда понимаешь: уже – все. Нет, конечно, еще может пролететь шальная пуля и сразить насмерть, никто от этого не застрахован, но это – так, просто вероятность. А боя нет, и не будет… еще некоторое время.
Ратуша. Полуразрушенная, закопченная. Мне почти не верилось, что это – то самое милое светло-желтое здание, на фоне которого я фотографировалась восемь лет назад – или более семи десятков лет вперед.
– Костян, чего любуешься? – Соседов, почти пробегая мимо, с размаху треснул меня между лопатками. – Ты что, верующий, что ли? Да тут и смотреть не на что. Пошли! Там такое! Тут рядом совсем!
Я хотела ответить, что это здание ратуши, и к храму оно не имеет никакого отношения, но снова промолчала.
– Там машин! – возбужденно размахивая руками, говорил Соседов. – Несколько тыщ! И все забиты жратвой! И выпивкой! Там…
Навстречу – Климушкин, командир взвода «тридцатьчетверок». Размахивает руками.
– Мужики! Кружки есть?
Кружки-то есть, только они в танке. По крайней мере моя, но я сильно сомневаюсь, что Соседов носит свою с собой.
– Давай с горла! – решает Климушкин и протягивает бутылку Соседову. Тот отвинчивает пробку, делает глоток, жмурится блаженно.
– Никогда такого не пробовал. Что это?
Он подносит бутылку к глазам, по слогам произносит:
– А-ма-рет-то.
Ну, да, и так понятно, что амаретто. Этот запах косточек – то ли вишневых, то ли абрикосовых, – ни с чем не спутаешь. Самый «модный» ликер в нашем отделе, лично я его терпеть не могу.
– Держи! – Соседов протягивает бутылку.
Я беру ее. Амаретто мне не хочется, а вот выпить, пожалуй, – да. После боя – самое то. И потом – не могу же я отказаться, мотивировав это тем, что не люблю этот ликер?! Где Костя Приходько мог его пробовать, чтобы не полюбить?!
Продолжаю держать бутылку, чувствуя, что выгляжу нелепо.
– Пьянствуем? – лысый «индеец» Фролов, как обычно, появляется бесшумно, словно возникает из-под земли.
Краем глаза я замечаю, как бледнеет Соседов. Из-за выпивки? Или из-за того, что ему сказал Фролов еще перед началом штурма. О чем, кстати, они разговаривали? Я так и забыла спросить…
– Ну-ну, – говорит Фролов и направляется прочь, как-то по-деревянному переставляя ноги. Перед глазами остается картинка – его застывшее, словно окаменелое лицо, и мелко-мелко подрагивающее левое веко.
Отчего-то становится не по себе, и я, поднеся бутылку ко рту, делаю несколько больших глотков. По телу разливается приятное тепло.
– Ну, вот и отсюда фрицев выбили, – с удовлетворением говорит Соседов, – теперь вперед пойдем!
Я знаю, что «вперед» получится еще не скоро: бои за город будут продолжаться шесть дней. Первая немецкая танковая армия, окруженная севернее Каменца, послезавтра начнет пробиваться на соединение с войсками группы армий «Юг». И для этого попытается любой ценой выбить нас из города, ведь только через него можно выбраться на единственную здесь мощеную дорогу, которая ведет на Подгайцы и Бучач. Может, я здесь именно поэтому? Может, именно в эти дни мне удастся как-то повлиять на ход событий?
Слышится скрип тормозов – неподалеку останавливается штабной «Виллис».
– Здравствуйте, товарищи!
Танкисты радуются, я честно пытаюсь вспомнить этого человека. Ничего не получается – я, наверное, снова «подавляю» своего аватара. Пытаюсь как-то «отключить» мозг. Точно! Лелюшенко! Дмитрий Данилович Лелюшенко, наш командующий.
Он что-то говорит, я не слушаю. Неприятное чувство рождается где-то между лопатками – такое я уже испытывала, в тот раз, когда… В тот самый первый раз, когда моего реципиента застрелил засевший на колокольне бюргер.
Я еще ничего толком не успеваю понять, а ноги сами делают несколько шагов, я оказываюсь прямо позади генерал-лейтенанта. Я слышу сухой щелчок выстрела? Или – просто знаю, что он должен быть?
Больно… как больно. Хочется кашлянуть, выкашлять из себя эту боль, но горячий воздух не хочет выталкиваться наружу, и заходить в легкие он тоже не хочет, а потом все вокруг гаснет.
Глава 10
Россия, недалекое будущее. Виктор
Короткий то ли всхлип, то ли вскрик – и безжизненное тело соскользнуло со стула.
Виктор рванул с места, бросился на колени, приподнял голову девушки. Дышит. Неглубоко, едва заметно, но дышит. Что с ней такое? Перенапряжение? До сих пор такого с ней не было, наоборот, она выходила из боя полной сил, хоть запрягай и паши…