Армейские стансы
Ты слышишь, колокол гудет, гудет,Солдаты пришли домой.Прав кто воюет, кто ест и пьет,Бравый, послушный, немой.Прав кто оправился, вышел и палПод терновой проволокой сильно дыша,А после — в госпиталь светлый попал,В толстые руки врача.В толстые руки — на белый стол,В синие руки — под белый плащ.Сладкую маску не снять, хоть плачь,Хоть издай человек последний свисток.Лежат солдаты в сырой земле,Но в атаку идти — из землянки долой.Идут солдаты в отпуск, как в бой,Возвращаются навеселе.С легоньким треском кончают вшей,С громким стуком Господь их ловит и давит.А потом, поевши холодных щей,Ложатся спать — не спать не заставишь.Или по линии прямой —Равняясь, стоят вдоль своей казармы.Но время. Прощай, действительная армия,Солдаты пришли домой. Солдаты пришли в рай.Летит солдат на белых крылах,Хвостиком помахивает,А внизу сидят старики в домах,Им черт твердит: скорей помирай,И трясет за плечо прозрачной рукой,Будто пьяного, милицейский какой.
Сумраке
В сумраке сирены капитановОгибали темно-синий мыс,А на башне, в шорохе каштанов,Астроном смотрел в астральный мир
Важно шли по циферблату числа —Маленькие, с синими глазами,Тихо пели, пролетая, листья,А внизу бежал трамвай с огнями.
Спрашивали карлики на крыше:«Ну, а звезды, вечно хороши?»Улыбался астроном из ниши,А в машине тикали часы.
Числа знали, — звезды умирают,И, осиротев, огонь лучейВсе ж летит по направленью рая,В детские глаза летит ничей.
Странно звездам, страшно звездам синим,Им, летящим в холоде веков,Никогда не встретиться с другими,Изойти сиянием стихов.
Только в темном уголке твореньяРозы осени в садах цветут,Соловьи грустят в ночных сиренях,В синагоге канторы поют.
На высоких голубых карнизахКарлики мечтают о весне.Астрономы плачут в лунных ризахИ к звездам летит больной во сне.
А у пляжа, где деревья дремлют,На скамьях влюбленные мечтаютИ смеются, что покинуть землюИх над морем трубы призывают.
Ночлег
Ах, чаянье живет, но мало веры.Есть нежность, но немыслима любовь.Садятся птицы на деревья сквераИ скоро улетают в небо вновь.
Вода реки похожа на морскую,Душа людей — на ветер или сад,Но не покроет улиц, негодуя,И не развеет тучи или град.
Мечты вздымают голову, как парус,Но море наше — ох, как далеко!Мне умереть? Но если медлит старость,Живу, во смерть безудержно влеком.
Так, всюду видя на земле препоны,А в небе стражу, что не побороть,Я покрываюсь облаков попонойИ спать ложусь, как кобель у ворот.
Отступление
Мы бережем свой ласковый досугИ от надежды прячемся бесспорно.Поют деревья в городском лесуИ город — как огромная валторна.
Как сладостно шутить перед концом,Об этом знает первый и последний.Ведь исчезает человек бесследней,Чем лицедей с божественным лицом.
Прозрачный ветер неумело вторитСловам твоим. А вот и снег. Умри.Кто смеет с вечером бесславным спорить,
Остерегать безмолвие зари?Кружит октябрь, как тот белесый ястреб,На небе перья серые его.Но высеченная из алебастраОвца души не видит ничего.
Холодный праздник убывает вяло.Туман идет на гору и с горы.Я помню, смерть мне в младости певала:Не дожидайся роковой поры.
Снежный час
Отблеск рая спал на снежном поле,А кругом зима уж длилась годы.Иногда лишь, как пугливый кролик,Пробегала в нем мечта свободы.
Было много снегу в этом мире,Золотых дерев под пеленою.Глубоко в таинственном эфире Проплывало лето стороною.
Высоко в ночи закат пылал,Там на лыжах ангел пробегал.Он увидел сонный призрак раяИ заснул, в его лучах играя.
Бедный ангел, от любви очнись,Ты на долгий белый путь вернись.Сон тебя не знает, он жесток,В нем глубоко спит ночной восток.
Я встаю, ответил ангел сонно,Я посланец девы отдаленной.Я летал по небу без усилья,Как же холод заковал мне крылья?
Долго ангел медлил умирая,А над ним горела роза рая.
Вечерняя прогулка
Над статуей ружье на перевесДержал закат. Я наблюдал с бульвараНавстречу шла, раскланиваясь, пара:Душа поэта и, должно быть, бес.
Они втекли через окно в кафе.Луна за ними, и расселась рядом.На острове, как гласные в строфе,Толпились люди, увлекшись парадом.
Луна присела, как солдат в нужде,Но вот заречье уж поднялось к небу.И радуясь, как и всегда беде,Сейсмографы решили новый ребус.
Упала молния, зажглась в дыму реклама,Безумно закричала чья-то дочь,Рванулась тень на волю из чуланаИ началась двенадцатая ночь.
Автоматический рояль душиВсегда готов разлиться звуком жестким.Сановная компания, пляши,В подземном склепе осыпай известку!
Поэт из Монтевидео
Жюлю Сюпервиелю
Он на землю свалился, оземь пал,Как этого хотел весенний вечер,Как в это верил царь Сарданапал.Как смел он, как решился, человече!
Как смел он верить в голубой пиджак,В оранжевые нежные ботинкиИ в синий-синий галстук парижан,В рубашку розовую и в штаны с картинки!
Цвело небес двуполое пальто,Сиреневые фалды молча млели,И кувыркалось на траве аллеиШикарное двухместное авто.
И, кажется, минуты все минулиКачнулся день, как выпивший холуй,И стало что-то видно, будто в дуле,В самоубийстве или на балу.
Качнулся день и вылетел — и вышелЯ к дому своему, как кот по крыше.
Кладбище под Парижем
Как человек в объятиях судьбы,Не могущий ни вырваться, ни сдаться,Душа находит: комнаты грубы,Гробы — великолепные палаццо.
Вертается умерший на бочокМня: тесновато. Вдруг в уме скачекУдар о крышку головою соннойИ крик (так рвутся новые кальсоны).
Другой мертвец проснуться не желалИ вдруг, извольте: заживо схоронен!Он бьет о доску нежною ладоньюИ затихает. Он смиреет. Тонет.
И вот отравный дух — втекает сон,Ширеет гробик, уплывает камень.Его несет поток, как пылесос,Крутят его, как повара, руками.
И вот сиянье — то небесный град,Лучи дрожат, текут и радужатся.Сквозь их снопы — сто световых преград —Плывет лежащий, чтоб под звуки сжаться,
А вверх и вниз, навстречу и кругомСкользят аляповато кирасиры,Какие-то плащи, венцы, огонь,А сам он тоже ангел, но в мундире.
Эпитафия
Извержен был, от музыки отверженОн хмуро ел различные супы,Он спал, лицом в холодный мох повержен,Средь мелких звезд различной красоты.
1931
Лета
Белое небо. Телеги шумят.День раскаленный смеркается глухо.Ласточки низко и быстро летят,Души измучены летнею мукой.
Тише, мой друг, не суди о грядущем.Может быть, Бог о судьбе позабыл,Пылью наполнив священные души.Смейся: никто никого не любил.
Близится утро, но еще не ночь