Тихий смешок Фрейи не нарушил размышлений Шахразады, похоже, она его и вовсе не слышала.
«Так ты печешься о себе? Или все-таки о мудрой своей наставнице, которой не повезло увидеть мир в его истинном облике?»
«О ней, конечно!.. И о нас, ибо она – часть нашего мира…»
«Малышка, тебе придется решать, что для тебя важнее. Но чуть позже. А сейчас я могу сказать тебе только одно: странствия доброй Шахразады не закончатся до тех пор, пока она не найдет свое счастье…»
«И тогда она нас покинет? Что же делать?»
«…или пока не убедится, что ее мечта суть пустая мечта. Что все мужчины, обретя желанное, немедленно обращают свой взор на иное, считая, что уж теперь-то им можно ни о чем не беспокоиться, ибо все свершилось…»
«Ма-атушка… Ну нельзя же быть столь…»
«Я, доченька, видела множество миров. И встретила лишь одного мужчину, который всю жизнь борется за свою любовь…»
«Так у нас нет никакой надежды?»
«Есть, конечно. Однако усилия придется прилагать не тебе и не славному твоему мужу, а халифу Шахрияру… Если ему и в самом деле хочется, чтобы Шахразада была с ним не только в рескриптах и повелениях, но и на самом деле…»
«А что ему нужно делать?…»
– Дочь, мы заболтались! – Фрейя вышла из сумрака в дальнем углу опочивальни. – Теперь уже ничего сделать нельзя – твоя сестра вновь вернулась в свои сладкие грезы… И, боюсь, в этот раз надолго.
– Надолго?
Герсими обратила взор на ложе и поняла, что богиня не шутит. Шахразада лежала навзничь, лицо ее удивительным образом преобразилось, став почти незнакомым. Дыхание было едва заметным.
– Шахразада, – невестка попыталась потрясти царицу за плечо. – Проснись, сестра! С детьми плохо!..
Но царица была недвижима. Герсими показалось, что она треплет не живого человека, пусть и спящего, а тряпичную куклу.
– Шахразада! Дворец горит!
– Детка, не трать сил – она тебя не слышит. И не услышит, пока не пожелает этого сама.
«Или пока я не докричусь…»
Однако это произнести вслух Герсими не решилась. А Фрейя сделал вид, что по решительному лицу дочери ничего не поняла.
Шахразада мерила шагами комнату, которую знала с детства. Она все еще не могла прийти в себя после скандала с отцом. А его слова о том, что она выйдет замуж за первого, кто постучится в двери, и вовсе привели ее в бешенство.
Хуже всего было то, что отец слово свое сдержал. Что ее, любимую дочь, отдали замуж неизвестно за кого! Что старенький имам сделал запись и прочитал все положенные слова, даже не подняв глаз от увесистого кошеля.
И вот теперь оставались считаные минуты до того мгновения, когда придут за ней, дабы свершить обряд снятия покровов, как того хотел все тот же презренный отец…
Темнело. По дому зажигали свечи – шарканье мягких башмачков слышалось то слева, то справа от ее девичьей спаленки.
Потом суета немного утихла – и Фарида («теперь я зовусь Фаридой?») поняла, что слуги отправились на другую половину дома. С минуты на минуту в курительной появятся лампы, оживляющие холодные стены и заставившие темные ковры играть живыми красками лета…
Многого, конечно, не могла видеть Фарида, но отец столько раз рассказывал о «прекрасном и величественном обряде», что она могла бы предсказать каждый шаг каждого из тех, кто в это мгновение находится в их огромном неуютном доме.
Слуги провели Мейф ад-Дина (так, она знала, зовут ее мужа) в баню, приготовленную специально для жениха.
Пиршественные комнаты были уже готовы, ложе уже устилали тысячи розовых лепестков, невесту одевали к традиционному обряду. Дом был полон людей, шума и музыки.
Не было лишь визиря. Сочтя, что примерно наказал свою дочь, он отправился в диван, дабы насладиться тишиной и чтением трактата, присланного только сегодня на рассвете. Быть может, он лелеял и иные мечты или лишь тайком грезил об их осуществлении. Итак, двери дивана, пустующего обычно в этот вечерний час, закрылись за визирем, а двери его дома открылись для многочисленных друзей и родни.
Наконец Мейф ад-Дин смыл с себя дорожную усталость и пыль. Седельные сумки остались в комнате, отведенной жениху, но звонкие золотые монеты нашли приют в кошеле, что юноша привесил к поясу на роскошном шелковом шнуре.
О да, конечно, юноша. Ибо севшее солнце освободило Мейф ад-Дина от проклятия джиннии до самого утра. И он вовсе не собирался тратить ни минуты драгоценного времени на объяснения.
Итак, комнату, предназначенную для жениха, покинул юноша в роскошных белых, шитых золотом одеждах, с полным кошелем монет. Ликом он был столь прекрасен, что можно было понять отчаяние и злость коварной джиннии, которая не захотела делить такого красавца ни с одной из дочерей «презренного человеческого рода». Дружное «ах!» раздалось в комнате, когда туда ступил Мейф ад-Дин. Никто, кроме визиря, не видел старика. В доме знали лишь, что сегодня в полдень явился жених прекрасной Фариды.
Юноша опустился на подушки и взял в руки церемониальную свечу. Нежную песню запел уд, тихо зазвенели бубны, и вот появилась она, прекраснейшая из дочерей человеческих, невеста Мейф ад-Дина, в первом из свадебных одеяний.
– Смотри, о счастливейший! Вот твоя невеста!
Мейф ад-Дин улыбнулся и бросил горсть монет музыкантшам. Затем он повернулся к фигуре, целиком закутанной в сверкающий алый атлас.
– О солнце в тростнике над холмами, о рассвет над горной рекой, позволь мне увидеть твои сияющие глаза! – проникновенно произнес он и осторожно снял верхний атласный покров с головы нареченной.
Услышав голос своего жениха, Фарида замерла.
«Неужели отец посмеялся надо мной? Этот голос принадлежит молодому и сильному мужчине, а вовсе не какому-то бродяге…»
Когда же покров был снят, девушка через тонкую газовую накидку смогла наконец разглядеть своего жениха. Ее счастью не было границ. Ибо перед ней стоял мужчина ее мечты – уверенный в себе, веселый и, о Аллах, какой красивый…
«Да пребудет счастье над твоей судьбой, о мой добрый отец! Так ты просто шутил над своей дочерью, когда грозил отдать меня за бродягу… Никто лучше тебя не мог понять мои желания… Никто лучше тебя не мог угадать мои мечты! С этого мига я буду самой почтительной и нежной дочерью. Ибо теперь я знаю, что ты заботишься обо мне и днем и ночью…»
Свиток двенадцатый
У Фариды хватило смелости поднять сияющий взгляд на своего жениха. И тут уже у Мейф ад-Дина перехватило дыхание. Ибо через розовую прозрачность газового покрывала на него смотрела самая прекрасная девушка, девушка его грез, ожившая мечта…
«О как велико гостеприимство дядюшки…»
«Какая джинния, во имя Аллаха всесильного и всевидящего? И при чем тут какой-то дядюшка? Почему так велико его гостеприимство? Воистину, странствуя по чужим жизням, я могу лишиться разума… Если не лишилась его уже…»