что понимала, хотя никогда бы в этом не призналась. Я и думать не думала о подобном. Мне просто нравились девочки, и я ничего не могла с этим поделать. И, уж конечно, я никогда не задумывалась о том, что мои чувства могут однажды открыть мне доступ в клуб единомышленниц. Если уж на то пошло, воскресные службы в «Воротах славы» убедили меня в обратном. Как верить словам Линдси о том, что две женщины могут жить вместе как муж и жена и даже быть принятыми обществом, когда пастор Кроуфорд называет гомосексуальность не иначе как порочным извращением? Правда, он никогда не произносил слова «секс», даже если оно было частью другого слова, а потому вместо «гомосексуальности» у него получалось что-то вроде «гомо-се-суальность», хотя чаще я слышала просто «болезнь» или «грех».
– Бог недвусмысленно выказал свою волю на этот счет, – сообщил он своей пастве как-то раз во время утренней службы. Кажется, на одном из побережий что-то случилось – что-то связанное с борьбой за права гомосексуалов, – и это событие нашло отражение на страницах «Биллингс Газетт». – Не обманывайтесь новостями об этом нечестивом и противоестественном движении в некоторых частях нашей страны, которые вы можете увидеть по телевизору. Не единожды четко и без всяких двусмысленностей сказано в Библии – в Левите и в Послании к Римлянам: гомо-се-суальность – это осквернение Господа. – Затем он объяснял, что люди, увлекшиеся этим нездоровым образом жизни, отчаянно нуждаются в любви Христа. Обычно это наркоманы, проститутки, психически больные люди или подростки, сбежавшие из дома, вроде тех, в рваных джинсовых куртках и с грязными волосами, которых поздно вечером показывают в рекламных роликах единой горячей линии Службы поддержки «Бойз Таун». Почему бы не добавить сирот в эту чудесную компанию?
Во время таких проповедей я старалась слиться с серой обивкой скамьи. Тетя Рут всегда сидела рядом. По воскресеньям она одевалась с особенным тщанием и выглядела благочестиво, но в то же время очень привлекательно: изящная цепочка с крестиком, поблескивающим на веснушчатой коже, элегантный костюм темно-синего или сливового цвета, предназначенный специально для походов в церковь, и маникюр – всегда безупречный. В такие моменты мое лицо начинало пылать, кожа – зудеть, и меня охватывал ужас: как бы она не посмотрела на меня, не обернулась ободряюще кивнуть или предложить мне мятную конфетку «Брэч», пакетик с которыми она держала у себя в сумочке.
Раз или два я даже задумалась, не следует ли мне хотя бы попытаться спасти свою душу, однако эти робкие мысли были вызваны лишь тем, что я находилась в церкви. Иногда, кривя душой, я пробовала представить Линдси искусительницей, которая воспользовалась моей невинностью. Но если это и позволяло мне почувствовать себя менее виноватой, то лишь на мгновение. Как я могла строить из себя жертву, когда сама так охотно грешила? Да и вообще – от Бога, если он, конечно, существует, я ничего и не скрывала.
* * *
После нашего финального заплыва баттерфляем в муниципальном бассейне Кат Бэнка мы с Линдси целовались за грязной занавеской в раздевалке. Густой пар, запах хлорки и фруктового шампуня клубились в воздухе. Когда мы насытились поцелуями, она написала мой адрес на обложке дневника блестящей фиолетовой ручкой.
– Ты должна свалить из сраной Монтаны. – Линдси села на узкую деревянную скамейку, притянула меня к себе, подняла мою майку и нарисовала блестящее фиолетовое сердечко у меня на животе. – Сиэтл рулит, когда дело доходит до девушек, которым нравятся девушки.
– Я знаю, ты это уже сто раз говорила. Что, хочешь взять меня с собой? – спросила я то ли в шутку, то ли всерьез.
– Если б я могла… – Она начала закрашивать сердечко, и ручка приятно щекотала кожу. – Но я буду писать тебе.
– Только не открытки, если не хочешь, чтобы Рут их читала, – предупредила я, когда она закончила мою новую и, к счастью, временную татуировку.
Она подписала под ней свое имя. Потом вытащила фотоаппарат, который подарил ей отец, как можно дальше отставила руку и, прицелившись, сделала несколько снимков, как целует меня в щеку, а я просто смотрю в объектив, точно на модных когда-то снимках из фотобудок. Потом она сказала:
– Ты меня поцелуешь или как?
И я ее поцеловала. Щелчок, вспышка озаряет нашу кабинку, и вот, готово: теперь мои близкие отношения с девушкой зафиксированы на пленку. Линдси убрала фотоаппарат в сумку, а я все думала о том, что у него внутри, что он носит в себе нашу тайну, появление которой на свет неизбежно.
– Тебе, наверное, глаз будет не поднять со стыда, когда пойдешь в проявку за фотографиями? – спросила я, пытаясь представить, как сама забираю подобные снимки у бородатого Джима Фишмэна в его фотосалоне: как он протягивает мне конверт через прилавок, дает сдачу, а его большой лоб краснеет от тщетных попыток притвориться, что он не видит, как я целую девушку на фото в его дрожащей руке.
– С дуба рухнула? Да есть куча мест, где мне будут аплодировать стоя, приговаривая: «Так держать, лесбияночка!»
Линдси снова принялась втирать про гордое племя лесбиянок, и если в начале лета я слушала затаив дыхание, то теперь мне были известны все слабые места в ее теориях. (А еще она постоянно повторяла фразу «с дуба рухнула» – невероятно глупую, но ужасно заразную.)
Когда мы вышли из кабинки, стайка девушек из старшего дивизиона стояла у раковин и наблюдала за нами, скрестив руки на груди, причем некоторые из них до сих пор не сняли мокрые купальники. Никого из моей команды я не увидела, зато заметила несколько девчонок из команды Линдси. Они ехидно ухмылялись и щурили глаза, всем своим видом выражая крайнее неодобрение. Мне сперва показалось, что они смотрят на что-то за нашими спинами и сейчас поделятся, какую же мерзость там углядели. Мы с Линдси были первоклассными пловчихами, часто побеждали, и это давало нам особый статус в обществе. Однако, мельком обернувшись, я поняла, что заблуждалась.
– Ну все, теперь я не пойду переодеваться, – сказала одна девушка из команды Линдси, крикливая Мэри-Энн-Как-ее-там. – Не хочу, чтобы меня снова изнасиловали взглядом.
Остальные фыркнули, выразив ей свою солидарность, отвернулись, словно не могли больше выносить нашего присутствия, и стали перешептываться достаточно громко, чтобы мы расслышали слова «лесбухи» и «ужас».
Линдси шагнула к ним и сказала что-то, что начиналось словами:
– Держи карман шире, сучка…
Конца этого предложения я не помню, потому что рванула прямо к двери и вылетела на площадку перед бассейном, гулко шлепая по мокрому бетону. После темного