в сене, снова сидел на чемодане. Его опять все окружили и начали по-прежнему прощаться.
— Ну, Полинька, не плачь; давай смеяться, а то я все буду думать, что я тебя в слезах оставил, — говорил Каютин, перевесившись из телеги и отрывая ее руки от лица.
— Ну, хорошо, я не буду! — И Полинька вытерла слезы и, обмахиваясь платком, улыбалась.
— Прощайте, Карл Иваныч, не забудьте, о чем я вас просил.
— Все помню, все…
— Прощайте, Надежда Сергеевна! прощайте, Ольга Александровна! дети, прощайте! Ну, пошел! — скомандовал Каютин ямщику и отчаянным голосом закричал: — Полинька, прощай!
Стук телеги заглушил его крик. Полинька побежала было за телегой, но силы ее оставили; она тоскливо глядела на Каютина, который повернувшись к ним, махал платком и что-то кричал. Пыль, сливаясь, застилала его; стук становился все тише и тише и, наконец, смолк. Полинька все еще глядела и махала платком; но когда телега превратилась в едва заметную точку, Полинька кинулась на плечо Надежды Сергеевны и горько заплакала. Никакие утешения не могли остановить ее тоскливых рыданий. Наплакавшись, она пошла домой в сопровождении своих гостей. Печальна была их беседа; какой бы разговор ни начинали они, все не клеилось; наконец Надежда Сергеевна собралась домой и уговаривала Полиньку итти к ней ночевать, но Полинька отказалась: ей хотелось плакать на свободе. Оставшись одна, она кинулась на диван и дала волю своим слезам, ночь провела она без сна и все плакала. Карл Иваныч также не спал: он сидел под своим окном, с глазами, неподвижно устремленными на одну точку, и лицо его то покрывалось смертной бледностью, то вспыхивало. Он отчаянно жал свою голову в руках, иногда тихо начинал свою обычную песню; но слезы мешали ему, и, склонив голову на окно, он громко рыдал. Стало рассветать; утренний воздух освежил его бледное лицо; он запер окно и скрылся. Солнце ярко светило в комнату Полиньки, а она еще спала; проснувшись она осмотрела свою комнату, будто припоминая что-то, потом подошла к окну, подняла стору, но вдруг быстро опустила ее, увидев на окне квартиры Каютина билет: «Отдается комната с отоплением». Полинька небрежно оделась — не так, как прежде! — взяла свою работу с окна и села к нему спиной. Она стала шить, но слезы мешали ей… и, облокотясь на стол, Полинька тихо плакала.
Часть вторая
Глава I
Неожиданный гость
Пять часов вечера. Девица Кривоногова, неизменно рыжая и краснощекая, сидит в своей кухне перед кипящим, ярко вычищенным самоваром и усердно потчует чаем своего желанного гостя Афанасия Петровича Доможирова и его любезного сына. Катя и Федя притаились в углу и жадно наблюдают, как красноухий Митя, тоже в халате, как его родитель, раздвинув ноги и нагнувшись к столу, с шумом втягивает в себя горячий чай с блюдечка. Лицо хозяйки сияет удовольствием. Она посматривает то на Доможирова, то на Митю с такой лукавой улыбкой, что, не будь она так полна, ее можно бы сравнить с русалкой. Но простодушный Доможиров ничего не подозревает: он спешит утолить жажду, возбужденную послеобеденным сном, и оканчивает уже шестую чашку вприкуску.
— Уж что ни говорите, Афанасий Петрович, — говорит девица Кривоногова, — а ваша квартира околдована! Ну, на что похоже? с неделю как билет прибит, сколько перебывало народу, а ни с кем не сошлись.
— Никто такой цены не дает, матушка Василиса Ивановна, а знаете, как-то не хочется спустить.
— Вот то-то дело холостое! Право, Афанасий Петрович, вам бы пора хоть для сынка в доме порядок завести. Да и вы, — хозяйка бросает на своего гостя кокетливый, взгляд, — какой же вы старик? посмотрите на себя.
Доможиров улыбнулся и случайно взглянул на самовар: на выпуклой, лоснившейся поверхности его отражалась такая безобразная фигура, что Доможиров скорчил гримасу, чтоб увериться, точно ли то было его отражение; к ужасу его, и безобразная фигура сделала такую же гримасу. Доможиров отвернулся и плюнул.
— Ну, какой я жених? — сказал он с досадой. — Куда мне думать о хозяйке?
— Эк, заладил одно: стар да стар! Кому же, как не старику, и нужна хозяйка?
— Моя Мавра все сможет сделать, — заметил Доможиров и с умышленным стуком опрокинул чашку; но разгоряченная хозяйка не заметила, что гостю следует налить еще.
— А, небось, квартиру не сумеет отдать? — возразила она с презрительной гримасой.
— Да разве кто может отдать квартиру, когда жильцы не дают настоящей цены?
— Да я, например, — гордо отвечала хозяйка.
Доможиров с удивлением посмотрел на нее.
— Почем ходила квартира сначала? — спросила она,
— Девятнадцать рублей в месяц, — проворно отвечал Доможиров.
— А потом?
— Двадцать пять.
— Ну-с, а когда вы набавили?
— Повздорил сначала; а дал.
— А знаете ли, почему вам дали так дорого?
— Потому что квартира хорошая.
— Скверная! — с жаром возразила хозяйка. — Да, сердитесь не сердитесь, мне все равно. Я люблю правду, Афанасий Петрович! Не будь моей красотки, так ваша квартира никогда бы больше девятнадцати рублей не ходила… Так и быть, я вас научу…
— Научите, матушка Василиса Ивановна.
— Вы сбавьте цены сначала да отдайте холостому… слышите: холостому, а не женатому! Станет торчать у окна, как прежний, так и набавьте! Сердечко заноет, так все даст.
Доможиров с благоговением слушал хозяйку.
— А что вы думаете, — сказал он радостно, — и вправду так!.. Она такая красивая: жаль только: похудела, как женишок уехал.
— Похудеешь! — злобно возразила хозяйка, лицо которой в одну минуту покрылось синими пятнами. — Похудеешь, как бросил, да еще в таком положении, что стыдно будет в люди показаться!
— Эх нехорошо про честную девушку так говорить! — заметил недовольным голосом Доможиров.
— Честная! честная! — запальчиво подхватила Кривоногова: — небось, одного успела спровадить, того и гляди другой явится. Что, я слепа, что ли? не вижу, как башмачник то и дело к ней бегает, шьет ей такие фокусные башмачки… с боку надевать, что ли, их нужно? Я увидала, да и спроси: «Кому это?», покраснел и говорит: «На заказ». Я себе думаю: постой, немчура, погляжу… В воскресенье она пошла к обедне, глядь: ноги точно щепки, и фокусные башмаки надеты; а… это что?
И хозяйка, подбоченясь, вопросительно глядела на Доможирова.
— Ну, что же?.. она ему заказала,
— За-ка-за-ла? — протяжно повторила хозяйка. — Нет-с, Афанасий Петрович, я не мужчина; смазливая девчонка меня не проведет. Она готова обобрать всякого. Суньтесь-ка!
— Что вы? я стар, она на меня и не посмотрит! — сказал Доможиров и улыбнулся при мысли: что, если б он в самом деле понравился Полиньке?
Девица Кривоногова, видно, догадалась, какие преступные ощущения