Итак. На днях я купил на заправке багет. Я был голоден, так как из-за бесконечных встреч не успел пообедать, так что, когда я заправлялся на пути домой, я почувствовал такой зверский голод, что махом проглотил багет, хотя понимал, что нарушаю правила.
– Какие еще правила?
– Линда решила, что мы не должны покупать никакой еды, кроме той, что можем приготовить и съесть дома. Она установила на наши телефоны приложение, куда мы должны вносить абсолютно все, что мы потребляем. Но я часто забываю вносить что нужно, и когда я приехал домой, понял, что забыл не только указать багет, но также вытереть майонез с верхней губы. Так что Линда сразу уличила меня в том, что я купил и съел багет, да вдобавок не учел покупку в приложении, то есть одним действием я нарушил целых три правила. У нее случился припадок ярости, и она не могла успокоиться вплоть до вечера следующего дня. И она снова угрожала разводом. «На этот раз я серьезно», – сказала она.
– Да уж.
– Ага.
– Но как покупка багета может стать причиной развода?
– Она считает, что багет лишь верхушка айсберга, свидетельство того, что я лгу и утаиваю от нее что-то.
– Ну а как же не скрывать, когда она придумала эти абсурдные правила?
– Ты абсолютно права. Именно поэтому я никому об этом не рассказывал. Мне стыдно, что она так заправляет мной все эти годы. Каждый день я надеюсь собраться с силами и дать ей отпор: сегодня она точно не сможет насесть на меня и все за меня решать. И вроде бы я продвигаюсь потихоньку, но затем бац! – и я снова в омуте с головой. А через минуту она ведет себя так, будто ничего не произошло.
Потом Бьёрн рассказал, что Линда считает, что он толстый, что он слишком много пьет, что у него нет цели в жизни. Как-то раз к ним пришел сантехник; закончив работу, он не убрал за собой и ушел, и Линда – эта удивительная личность, о которой мне хотелось узнавать все больше, – заставила Бьёрна позвонить сантехнику и сделать ему выговор, а потом она костерила его за то, что он разговаривал с сантехником недостаточно жестко, что он размазня, просто баба.
Как можно произносить такие слова, думала я. Разве это позволительно? Вот как, значит, люди ведут себя за закрытыми дверьми. Могла бы я себе позволить так обращаться с Акселем все эти годы?
– Отчего же она сама не позвонила сантехнику и не отчитала его?
– Хороший вопрос. Она ведь намного жестче, чем я. Когда она взрывается, люди ее боятся гораздо больше, чем меня. И собаки от нее шарахаются. У нее случаются такие чудовищные приступы ярости, что невозможно и представить. И единственное, что я пытаюсь сделать в этих случаях, – это успокоить ее. В ее обществе я могу чувствовать себя безопасно, только если мы в команде. Когда же ее охватывает ярость, я словно падаю в темный колодец.
– Ты живешь при террористическом режиме.
– Так и есть.
– Но тебя ведь постоянно унижают.
– Да, меня унижают.
– Как же ты выносишь такую жизнь?
– Это невыносимо. Но когда приходит кто-то из детей или собираются гости, она становится такой, какой я ее помню, – очаровательной, довольной жизнью и невероятно красивой. Когда мы идем в ресторан, я вижу, как другие мужчины смотрят на нее, и тогда я испытываю гордость. Она моя, думаю я.
Наши руки лежали на столе, рядом. В венском кафе, кроме нас и парочки японских туристов, никого не было. Я понятия не имела, который час и как долго мы там сидим.
– Смотри, как похожи наши руки, – заметил Бьёрн.
– Если я крашу ногти, то выгляжу как трансвестит, – сказала я, и Бьёрн засмеялся. О, как он смеялся. Благодаря ему мои старые шутки казались новыми.
– Могу я подержать тебя за руку?
В ответ я сама взяла его руку, так мы сидели и молчали. Рука Бьёрна была большой и теплой. Я подумала: ничего страшного нет в том, чтобы подержаться за руки. Ничего такого в этом нет.
Я не могла припомнить, когда мы с Акселем в последний раз держались за руки. Да что говорить, я вообще не помню, чтобы мы когда-нибудь это делали.
– Подумать только: мы сидим здесь вместе, – сказал Бьёрн, – мы снова общаемся. Не могу в это поверить. Все эти годы я думал: что бы на это сказала Элин, чем бы она сейчас занималась. Как бы выглядели наши дети. Я никогда не встречал таких, как ты, – ни до, ни после. Каким-то чудом ты справлялась со всем хозяйством на Оскарс-гате, тебе все было по плечу. И ты собиралась стать врачом. Целый год после твоего ухода я лелеял надежду, что ты вернешься. А потом появилась Линда, и со временем стало полегче. Но на протяжении всех этих лет, на каждом повороте и перекрестке, когда рождался очередной ребенок, когда мы переезжали на новое место, на меня снова и снова накатывали прежние мысли: каково было бы сейчас жить с тобой. Когда пару лет назад у нас родилась первая внучка и Линда в больнице держала на руках малышку, я вдруг увидел на ее месте тебя. Это произошло само собой, к тому моменту я давно не вспоминал о тебе, но вдруг ты явилась снова, как будто вовсе не исчезала. А теперь ты сидишь здесь передо мной. Я словно вернулся в свою колею, по которой должен был следовать все это время. Но я сошел с рельсов и оказался на тупиковом пути.
– Ты хочешь сказать, что тридцать лет брака, четверо детей и не помню уже сколько внуков – тупиковый путь? – спросила я и заметила, что жажда алкоголя отступила.
– Да, именно так. Разумеется, это вовсе не означает, что я не люблю своих детей. Или внуков.
Три часа спустя, как и в прошлый раз, мы стояли у входа на Центральный вокзал. Я собиралась быстро чмокнуть Бьёрна в щеку, но он повернул голову так, что я поцеловала его в губы. Уже в метро я написала:
Все зашло слишком далеко. Думаю, нам нужно успокоиться и не видеться какое-то время.
Он ответил:
Ты права. Но меня утешает уже сам факт твоего существования. Люблю тебя.
И я тебя, – написали мои пальцы прежде, чем я успела их остановить.
Туре гогочет в своем углу.
«А теперь ты делаешь вид, что не знаешь, где оступилась, – говорит он, – что твои пальцы каким-то образом отключились от мозга,