Девушка кивнула и поспешила занять свое место в кресле.
Стоя на пороге комнаты, Обри смотрела на лорда Уолрейфена, который сейчас повернулся к ней спиной. «Нужно идти», – сказала она себе, не желая без необходимости ни на минуту задерживаться в его присутствии. Однако сейчас она безошибочно почувствовала в нем печаль, которой не замечала раньше: его плечи были опущены, а глаза полны страдания. И это совсем не соответствовало образу того человека, каким она его себе представляла, хотя нельзя сказать, чтобы она ожидала, что Уолрейфен не будет грустить о своем дяде.
Поддавшись минутному порыву, Обри вернулась обратно в комнату. Граф не взглянул на нее, а только еще крепче ухватился за край гроба, и при свете свечей стало видно, как побелели у него пальцы, и она, непроизвольно протянув руку, коснулась его руки. Это был довольно интимный жест, хотя его нельзя было назвать неуместным, но когда граф слегка повернул к ней все еще склоненную голову и их взгляды встретились, Обри отдернула руку.
– Он покоится с миром, милорд, – тихо сказала она. – Я в этом уверена.
– Я верю, что вы правы, – прошептал он и, выпрямившись, сжал пальцами переносицу, словно боль могла остановить слезы. – Я верю, что то, чего он был лишен здесь, на земле, теперь пребудет с ним вечно.
– Не нужно стыдиться своего горя, милорд, – шепотом отозвалась Обри. – Ваша потеря неизмерима. Он был хорошим человеком.
– Думаете, я этого не знаю? – Уолрейфен издал короткий горький смешок, который эхом разнесся по огромной комнате, но в его словах не было недоброжелательности.
– Я не сомневаюсь, что знаете, но иногда становится легче на душе, когда слышишь это от других.
– Неужели за свою короткую жизнь вы потеряли так много дорогих вам людей, миссис Монтфорд? – поинтересовался он, пристально взглянув на Обри. – Похоже, вы знаете, что при этом чувствуешь. Ах, простите меня. – Его лицо внезапно застыло. – Я забыл, что вы похоронили мужа.
Обри совершенно не знала, что ответить.
– Я потеряла обоих родителей и сестру, за которой ухаживала несколько лет, – наконец сказала она. – Да, милорд, я знаю, что значит потерять любимого человеками знаю, что чувствуешь, когда винишь саму себя.
– Ваша сестра болела? – Джайлз продолжал незаметно смотреть на нее.
– У нее была изнурительная болезнь мышц, – ответила Обри, удивляясь, зачем она рассказывает графу о Мюриел, – и легочная астма. В конце концов, сестра просто... растаяла.
– Мне очень жаль. У вас вообще не осталось семьи?
– Нет, – прошептала она, – только Айан.
Уолрейфен долго молчал, а потом заговорил, снова обратив взгляд к телу дяди:
– Неужели люди всегда потом мучаются такими сомнениями? Всегда спрашивают себя, нельзя ли было сделать что-то по-другому, сделать что-то большее? Теперь я боюсь, что совершил ошибку, пойдя навстречу желанию дяди остаться здесь одному. Но, в конце концов, это же дом его детства.
Еще вчера Обри обвиняла Уолрейфена в том, что он бросил своего дядю, сегодня она уже не так смотрела на это.
– Что вы могли поделать с тем, где он жил или как он жил? – Она снова коснулась руки Джайлза. – Ничего, как вы сами понимаете. Он был упрямым человеком, милорд. Поверьте мне, я это знаю. С ним постоянно приходилось воевать, чтобы заставить его как следует поесть и не дать ему... – Она недоговорила.
– Спиться? – закончил граф ее мысль. – Я знаю, вы часто ссорились из-за этого. Иногда мне было почти страшно вскрывать ваши письма.
– Время от времени мы обменивались крепкими словами, – как бы оправдываясь, сказала она.
Сейчас Уолрейфен выглядел настолько же растерянным, насколько самоуверенным был всего несколькими часами ранее.
– Наверное, мне следовало настоять, чтобы он жил в Лондоне. Я, конечно же, никогда не допустил бы, чтобы он дошел до этого, – Джайлз слегка кивнул в сторону тела Элиаса, – то есть стал таким худым и слабым.
– О, милорд, он не был слабым, – покачав головой, мягко возразила Обри. – Дух и тело – это две совершенно разные вещи. Майор был сильным человеком до самого последнего вздоха. И все же, я думаю, он слабел от глубокого душевного смятения.
– Вы так думаете?
– Солдат видит все самое худшее в этом мире, милорд, – после долгого молчания ответила Обри, понимая, что ступила на тонкий лед, – и он продолжает жить даже после того, как увидел ужасы войны, ужасы, которых мы, остальные, не можем себе представить. Именно их мужество защищает нас всех от жестокости мира, но наши солдаты платят за это страшную цену. И если они не погибают в битве, то потом умирают дома один за другим. Мы никогда не должны этого забывать и всегда должны помнить, в каком долгу мы перед ними.
– В вас много мудрости, миссис Монтфорд. И сострадания. Кстати, ваш муж был военным?
Обри только покачала головой, не решаясь рассказать о своем отце и о том, как он умер, и они надолго погрузились в молчание.
– Спасибо вам, миссис Монтфорд, – наконец сказал Уолрейфен, отвернувшись от гроба дяди, и ушел, а Обри задержалась, чтобы прочесть еще одну, последнюю молитву.
Выполнив свою печальную миссию, она тоже покинула комнату и, к своему изумлению, обнаружила, что граф ещё стоит в темном коридоре. Сегодня вечером без официальной одежды, а лишь в простой белой рубашке с закатанными по локоть рукавами, обнажавшими крепкие мускулистые руки, Уолрейфен выглядел менее аристократично. «Должно быть, он занимается боксом или, по крайней мере, фехтованием», – подумала Обри.
– Вы хотите остаться, милорд? – смущенно спросила она, не понимая, почему он все еще стоит в коридоре и смотрит на нее. – Я могу отослать Иду, если вам хочется побыть одному.
– Нет, я закончил, – тихо ответил Джайлз, идя в ногу рядом с Обри, и звук их шагов эхом раздавался в пустом сводчатом каменном коридоре. – На самом деле я ждал вас.
Обри мгновенно насторожилась, и хрупкая близость, возникшая между ними в большом зале, начала исчезать.
– Уже очень поздно, а вы не спите, – продолжил граф.
– Как и вы, милорд.
– Вы организовали бдение слуг у тела моего дяди, спасибо вам.
– Кому-то это может показаться старомодным, милорд, – не замедляя шага, Обри как-то странно взглянула на него, – но я считаю, что это надлежащий знак уважения.
– А для вас это очень важно, не так ли, миссис Монтфорд?
– Чтобы все делалось надлежащим образом? Да.
Уолрейфен резко остановился, и она, не имея другого выбора, сделала то же самое. Эта часть замка с высокими арочными окнами освещалась настенными светильниками, и в неровном мерцающем свете Уолрейфен с необъяснимой настойчивостью удерживал взгляд Обри.
– Я не плохой человек, миссис Монтфорд, – тихо сказал он.