– Тогда хорошо, сэр, – прищурившись, промолвил Дженкс, – потому что могу сказать: Фелпс неправильно ее понял. Миссис Монтфорд не желала смерти майору, милорд. Она желала смерти вам. Но только в тот момент и только потому, что думала, что ее мальчик умирает, понимаете?
Перелом ребер, ушиб легких. Уолрейфен боялся, что начинает понимать, и сквозь охватывающий его стыд старался слушать.
– Она хорошая, работящая женщина, сэр. И она просто не понимала, почему после всех ее писем вы не позаботились о починке башни. И откровенно говоря, я тоже не понимал. А потом башня не выдержала и обрушилась на бедного маленького Айана.
Айан. Маленького мальчика звали Айан.
– Я не понимал... Нет, нет, это не извинение, не стану попусту тратить на это слова. – Джайлз резко опустился в кресло. – Послушайте, Дженкс, мировой судья собирается снова опросить всех, и я должен сказать ему, что тем, кому миссис Монтфорд желала смерти, был я. Мне наплевать на все, кроме правды. Вы говорите, что она на самом деле этого не хотела, значит, это просто ерунда, правильно?
– Да, сэр, – с удивлением согласился Дженкс.
– Спасибо, что пришли, – поблагодарил Джайлз, немного раздосадованный его отношением, однако Дженксу можно было доверять. – А теперь можете идти. И еще... спасибо вам за честность, Дженкс. В следующем году с удовольствием навещу вас и миссис Дженкс в Пензансе.
Все еще несколько озадаченный, садовник кивнул и повернулся к двери.
– И еще, Дженкс, – натянуто кашлянув, остановил его Джайлз, – я, хм, хотел узнать ваше мнение, но пусть это останется между нами. Другие слуги не любят миссис Монтфорд?
– Могу сказать, поначалу не любили, милорд, – немного подумав, признался Дженкс. – Во всяком случае, ленивые. Но она справедливая и не просит ни от кого ничего такого, что ей неприятно было бы делать самой. Просто она требовательная, вот и все.
– Да, понятно, – сказал Джайлз, когда садовник взялся за ручку двери. – Хорошо, тогда еще одно, последнее дело. Я сказал Певзнеру, что мы с вами должны обсудить возможность замены фруктового сада французским водным парком.
– Господи Боже мой!
– Да, – слегка улыбнулся Джайлз, – и скажите ему, что вы убедили меня оставить сад и на этом наш разговор окончился. Вы улавливаете ход моих мыслей?
– О, – широко улыбнулся Дженкс, – конечно, сэр.
Было уже за полночь, когда Джайлз закончил свои послания в Уайтхолл и отпустил Огилви спать. День был тяжелым, и часть его Джайлз провел, разбирая личные вещи дяди, но так и не нашел ничего важного. Он и сам не знал, что именно он искал. Какие улики убийства можно искать? Не раз ему приходило в голову послать за Максом или, быть может, за помощником Макса Джорджем Кемблом. У этого человека был нюх, как у ищейки, если речь шла о том, чтобы разобраться в скандальной истории.
С этой мыслью Джайлз решил отправиться спать и, сняв пиджак и жилет, щедро налил себе в рюмку бренди. За первой последовала вторая, но даже намек на сон обходил его стороной. Постепенно, однако, он набрался хмельной храбрости сделать то, что одновременно хотел и боялся сделать с момента своего приезда. И теперь для этого было как нельзя более подходящее время, решил Джайлз, ведь, безусловно, это было такое же личное время, как и любое другое.
От его спальни до восточного крыла Кардоу, где располагались изысканные парадные залы, было далеко, а из-за того, что западная башня разрушилась, кратчайший путь пролегал через помещения для прислуги. Джайлз пользовался им с момента приезда и нисколько не возражал. Благодаря этому у него была возможность часто встречаться с миссис Монтфорд, занимавшейся своей работой, и иногда он даже перебрасывался с ней несколькими словами на те мирские темы, которые ему удавалось выудить из памяти за короткое время.
Позолоченная гостиная была большим залом, строго выдержанным во французском стиле времен начала правления Георга III. На памяти Джайлза этой гостиной никогда не пользовались, за исключением похорон его деда; похороны матери Джайлза прошли быстро и тихо, а его отец умер на Хилл-стрит. И вот теперь остался только Джайлз, последний в роду – мрачная мысль, однако.
Двустворчатые двери бесшумно распахнулись, и Джайлз увидел за ними мерцающий свет, наверное, дюжины свечей, аккуратно расставленных вокруг тела его дяди. Сам гроб, сделанный из твердого английского дуба, стоял в центре зала на постаменте, задрапированном темным дорогим бархатом. Благоговейно, но без особого желания Джайлз приблизился к нему и был поражен тем, что увидел.
Тело Элиаса было хрупким и высохшим – телом хилого мужчины, а не крепкого доблестного солдата, а его лицо – лицом трупа, и у Джайлза возникло непреодолимое ощущение, что оно стало таким задолго до того, как смерть унесла его дядю. Господи, как Элиас мог настолько измениться?
Кто-то – нет сомнения, миссис Монтфорд – положил на грудь Элиасу ветку лабазника. Джайлз уже потянулся, чтобы коснуться ее пальцами, но в этот момент почувствовал, что кто-то сидит в темной глубине комнаты. Он вопросительно кашлянул и, подняв взгляд, увидел женщину, одетую в черное. Она не встала, не заговорила и даже не сделала ни малейшей попытки дать знать о своем присутствии. Но он догадался. О да, он всем своим существом ощутил ее присутствие.
Безусловно, обычай предписывал, чтобы тело дяди не оставалось в одиночестве, и Джайлзу было чрезвычайно приятно, что его слуги соблюдали эти старомодные традиции. Не было никакой необходимости заговаривать с Уолрейфеном в эти минуты личной скорби, более того, это было бы неприлично. Поэтому Джайлз делал то, что хотел сделать, и, склонив голову, читал про себя молитву над телом Элиаса.
Должно быть, Джайлз провел у гроба больше времени, чем ему казалось, потому что, когда он поднял голову и открыл глаза, свечи показались ему ослепительно яркими. Сразу вслед за этим кто-то потревожил его, застучав каблуками по мраморному полу, и, отвернувшись от гроба, он увидел, как девушка, в которой он узнал Иду, третью служанку, быстро входит в комнату.
Заметив его, Ида остановилась и, прикрыв рукой рот, низко присела в реверансе, а сидевшая в темноте женщина встала и, подойдя к ним, откинула назад черную накидку, открыв сияние рыжих волос, уже частично распущенных, как будто для сна.
– Бетси сменит вас в четыре, – кивнув Джайлзу и переведя взгляд на девушку, шепотом сказала она служанке. – Если вы почувствуете, что не можете бодрствовать, пошлите кого-нибудь за мной. Вы поняли?
Девушка кивнула и поспешила занять свое место в кресле.
Стоя на пороге комнаты, Обри смотрела на лорда Уолрейфена, который сейчас повернулся к ней спиной. «Нужно идти», – сказала она себе, не желая без необходимости ни на минуту задерживаться в его присутствии. Однако сейчас она безошибочно почувствовала в нем печаль, которой не замечала раньше: его плечи были опущены, а глаза полны страдания. И это совсем не соответствовало образу того человека, каким она его себе представляла, хотя нельзя сказать, чтобы она ожидала, что Уолрейфен не будет грустить о своем дяде.