class="a">[360].
Особое внимание я уделяю небольшому периоду в истории управления религиозными делами мусульман России (1917–1918), когда муфтият как русский государственный институт прекратил существование, а вместо него функционировал другой орган – Диния назараты.
Является ли созданное в 1920 г. ЦДУМ идеологическим преемником ОМДС или представляет собой совершенно новый институт, созданный на обломках старого муфтията? Ответ на этот вопрос важен для понимания идентичности современных российских муфтиятов, ведущих происхождение от дореволюционного Духовного собрания.
Рассматривать историю муфтията в Уфе как результат линейного развития (от ОМДС к современному ЦДУМ), как это делают некоторые историки[361], представляется мне не вполне корректным. Создание Диния назараты ознаменовало конец истории муфтията как имперского учреждения. ЦДУМ, возникшее в 1920 г., хотя и имело определенное сходство с ОМДС, строилось на иных принципах и выполняло другие задачи. Духовное собрание в Российской империи – это бюрократический институт, встроенный в систему органов государственной власти в православной монархии, а муфтий – имперский чиновник. ЦДУМ в 1920‐е гг. – религиозная организация, пользовавшаяся в условиях отделения церкви от государства определенной автономией в ряде вопросов, отнесенных к его компетенции. Постепенно круг этих вопросов сужался, и к середине 1930‐х гг. Духовное управление практически утратило бóльшую часть своих полномочий, которыми обладало согласно уставу. В послевоенное время реформированное ЦДУМ под наименованием Духовного управления мусульман европейской части СССР и Сибири постепенно стало превращаться в один из органов государственной власти, контролировавших соблюдение советского законодательства о культах.
Глава разбита на параграфы, посвященные определенным этапам конфессиональной политики в Советском Союзе. Я разделяю точку зрения ряда российских религиоведов, в частности М. И. Одинцова, считающих, что некорректно характеризовать религиозную политику, осуществляемую в СССР на протяжении всей истории государства, как атеистическую. В реальности лишь сравнительно небольшой (но оттого не менее важный) период советской истории (конец 1920‐х – 1930‐е гг. и конец 1950‐х – начало 1960‐х гг.) можно связать с попытками построить атеистическое общество[362]. При этом периоды либерализации во внутренней и внешней политике в СССР не всегда находили отражение в сфере отношения государства к религии и верующим. Наиболее ярким примером здесь будет эпоха так называемой хрущевской оттепели, когда на фоне некоторых послаблений в вопросах государственного контроля над обществом наблюдалось ужесточение борьбы с любыми проявлениями религиозности в общественной жизни.
Я рассматриваю политику партии и правительства по отношению к исламу в контексте государственной вероисповедной политики, проводимой в стране. Эта политика носила избирательный характер. К одним культам государство относилось более толерантно, чем к другим. Иными словами, в СССР, пусть и не на официальном уровне, фактически применялась классификация религий, как и в Российской империи. Но имелись и важные отличия. Во-первых, в Советском Союзе не было официально установленной государственной религии, как в царской России, и во-вторых, в качестве «терпимых» и «нетерпимых» рассматривались не сами религии, а конкретные религиозные объединения, их представлявшие. В статус «терпимого» религиозное объединение могло перейти в случае готовности активно сотрудничать с государством[363].
Дифференцированный подход к различным религиям как в Советском Союзе, так и в Российской империи основывался на политике «религиозного прагматизма», о которой я говорил в предыдущей главе. Изменение отношения к тем или иным религиозным объединениям обусловливалось текущими интересами государства (как их представляло себе партийное руководство СССР).
В Российской империи государи, начиная с Петра I, опирались на церковь как институт, способный помогать им осуществлять управление подданными. Религиозность и набожность отдельных правителей не меняла картины и общего вектора политики. То же самое касается советской эпохи. Так, если на раннем этапе истории СССР основной удар обрушился на бывшую Синодальную церковь как носителя чуждых взглядов и идеологическую опору рухнувшего режима, то впоследствии (с середины 1940‐х гг.) государство, напротив, поддерживало отношения c Русской православной церковью как с наиболее влиятельным партнером среди религиозных организаций в стране.
Интересно отметить, что политика «религиозного прагматизма» продолжала претворяться в жизнь даже в период обострения борьбы с религией. Это касалось и отношения к мусульманским религиозным объединениям. В то время как в одних регионах страны мечети закрывались, в Москве и Ленинграде посещение мечетей входило в обязательную программу визита многих делегаций из стран мусульманского Востока, в том числе на высшем уровне. В первом случае реализовывалась установка партийного руководства на борьбу с любыми проявлениями религии, а во втором – другая задача: укрепление сотрудничества СССР с мусульманским миром. Подобным же прагматизмом объясняется и относительно толерантная политика советского государства по отношению к исламу в первой половине 1920‐х гг.
В российской историографии представлена точка зрения, согласно которой вплоть до конца 1920‐х гг. служители исламского культа подвергались меньшим гонениям в Советской России, чем духовенство бывшей Синодальной церкви[364]. Это утверждение верно, но лишь отчасти. Большевистское правительство действовало крайне осторожно и не отказывалось от борьбы с влиянием служителей культа на массы, независимо от того, о какой религии шла речь. Главной мишенью советских властей была бывшая Синодальная церковь как крупнейшая религиозная организация и часть государственного аппарата при монархическом режиме. Несмотря на это, большевики не ликвидировали православную церковь полностью, а предпочли в первой половине 1920‐х гг. выстраивать отношения с лояльным им духовенством (так называемыми обновленцами).
То же самое справедливо и по отношению к другим религиям, включая ислам. Нелояльные советской власти служители исламского культа подвергались репрессиям во время Гражданской войны 1918–1922 гг. и в дальнейшем, а настроенные на сотрудничество с большевиками религиозные деятели находились под строгим контролем. При этом так же, как и другие служители культа в РСФСР, муллы с 1918 г. были отнесены к категории «лишенцев». Это означает, что они были лишены активного и пассивного избирательного права; не могли получить высшее образование, претендовать на получение пенсии и других социальных выплат; получали вознаграждение за свой труд по минимальной ставке и т. п.[365]
В дополнение к политическим репрессиям против отдельных лиц и организаций большевистское правительство осуществило преднамеренную диверсию против культурной памяти. В конце 1920‐х гг. проводилась кампания по латинизации алфавитов мусульманских народов, в конце 1930‐х гг. латиница была заменена кириллицей. В итоге для последующих поколений стало недоступно многовековое культурное наследие, созданное на арабском и персидском, а также на местных языках в арабской графике.
Правильнее было бы сказать, что усиление репрессий против ислама и служителей исламского культа началось несколько позднее, чем, например, в случае с православием. Однако произошло это не в конце 1920‐х, как утверждают некоторые исследователи, а в середине десятилетия[366]. В результате планомерных действий по снятию с учета религиозных обществ (общин) и экономических, административно-правовых и уголовно-правовых мер воздействия на служителей исламского культа Духовное управление в Уфе еще