— Да ведь хорошо, когда кто-то так искренне молится. Каждый, кто взглянет, подумает про себя: какая сердечная молитва! Я не смотрела на людей, но чувствовала, что на меня заглядываются…
«Комедиантка!.. Даже в церкви разыгрывает комедию!» — думала Дарка, отворачиваясь в сторону, чтобы не глядеть на Орыську. Действительно, очень трудно было сочетать Орыськину красоту с внутренней пустотой.
— Значит, ты не молилась?
— Как не молилась? Молилась. Как ты смеешь так думать обо мне!
— А о чем ты молилась?
Орыська испуганно замигала веками.
— Этого я не могу сказать…
Дарка догадалась: Орыська, наверное, просила святого, чтобы тот вдохновил Мигалаке на благосклонность к ней.
Откуда можно узнать чьи-то мысли, когда уста молчат?
Орыська поднимает голову и оглядывает класс: никто не собирается плевать на нее?
В классе постепенно становится шумно. В самом деле, откуда эта неловкость, эта каменная тишина? Кому показалось, что Подгорская сошла с ума? Да она просто разыгрывает комедию или хочет слезами добиться сочувствия и прощения! Но ведь это не такая важная причина, чтобы обращать на нее внимание.
Дарка стоит на границе между шумом, охватывающим постепенно весь класс, и замершей Орыськой.
Дарке кажется, что она сидит на красной карусельной лошадке, а та кружится все быстрее и быстрее… до потери сознания.
Зато на «станции» (теперь Дарка уже говорит «дома») ее ждала большая радость: возле тарелки, под куском хлеба, лежало письмо от мамы.
— Даруся! Суп остынет.
Дарка дотронулась пальцами до письма, и они задрожали. Глаза пробежали по строчкам и наполнились слезами.
«Мама… мама… мамочка моя!» — мысленно, успокаивала себя Дарка этим самым теплым из всех слов. Мама своим красивым, спокойным почерком писала обо всем, что делалось дома. Так точно и справедливо, как умела только она одна. Все, что писала мама, было правдой. Ни на йоту преувеличения или недоговоренности. Поэтому каждое мамино слово попадало прямо в сердце. Мама рада, что ее дочка привыкла к новой, городской жизни. Так нужно для Даркиной же пользы. Мамино дитя не должно чувствовать себя одиноким. О нет! Мама всегда мысленно рядом с ней. По вечерам, когда все в доме спят, мама просит Даркиного ангела-хранителя заботиться о ней.
Славочка (это ничего, что вместо мальчика родилась девочка) очень красивая. У нее Даркины светлые глаза и папины черные волосы. О, этот маленький птенчик — большая барыня! Только представьте — ей нужна отдельная комната! Пришлось освободить маленькую бабушкину комнату. Когда-нибудь, когда Славочка подрастет, мама будет одинаково одевать обеих своих девочек, чтобы все люди знали, что они сестрички. Мама от всего сердца хочет только одного — чтобы ее дочки, ее дети всегда жили в согласии и любили друг друга.
Пани Дутку надо слушаться и не привередничать в еде. В жизни следует привыкать к лишениям.
Конечно, бабушка собрала семена лиловых астр… Огорчает маму то, что дочка мало пишет об Орыське. Кто это новая подружка, эта Стефа? Что мама может посоветовать, если она в глаза ее не видела? Одно только мама знает наверняка: нехорошо слишком часто менять подруг. В прошлое воскресенье была свадьба у Марииной Докии. Привет Мартусе мама передала. Нет-нет, если дочка хочет, мама не скажет, что она «поет» в хоре. Встречается ли Дарка с Данком? В школе, верно, учителя не любят, когда ученики ходят с ученицами, даже если они хорошо знакомы, даже когда из одного села, как Дарка и Данко. Пусть и Дарка не делает этого. Успеют наговориться, когда приедут на праздники домой. Хорошо? Штопает ли Дарка чулки? Не износился ли еще черный передничек?
Потом много-много крепких поцелуев. Маминых поцелуев.
— Даруся, суп…
Дарка машинально набрала ложку, но проглотила с трудом, хотя суп был совсем неплохой.
— Я не могу есть… Спасибо.
Хозяйка заволновалась:
— О, опять новости? Почему вы не можете есть? Где вы обедали? Прошу только…
Она, вероятно, хотела сказать «без комедий», но, внимательно посмотрев на Дарку, не закончила.
— Почему вы плачете? Лидка, что случилось?
Дарка стыдливо прикрыла ладонями глаза.
— Оставьте меня… Мамочка написала мне. Я не могу сейчас есть… Я попозже… — Она смеялась и плакала, даже не стараясь успокоиться. Прижалась головой к столу и вздрагивала от внутреннего счастливого плача.
Хозяйка с Лидкой на цыпочках вышли из комнаты.
VII
Кто-то щелкнул бичом, и дни, как резвые лошадки, побежали вперед, оставляя за собой только клубы пыли. Не одно событие покрылось этой седой пылью забвения.
Орыська продолжала плыть по классному озеру одинокой лодочкой. Правда, уже никто не возмущался, никто не заламывал рук, даже не удивлялся, когда та или иная ученица (хотя происходило это очень редко) одалживала у Подгорской ножичек или спрашивала ее, до какого абзаца Мигулев задал выучить историю.
Орыська оказывала эти услуги покорно, ничего не требуя взамен, и тем более не искала тропочек, которыми могла бы приблизиться к классу. Могло показаться, что класс вовсе не интересует ее. Мигалаке, как всегда, приходил на урок надушенный и элегантный, как фордансер [18].
Уроки свои он вел очень вольно. Острил (ученицы действительно теперь лучше знали румынский язык) и спрашивал обыкновенно только тех, кто сам хотел отвечать. Бывали уроки, когда слышался только покорный голосок Орыськи.
Мигалаке, который вначале не замечал этих жертвенных доказательств обожания, теперь с видимым удовольствием принимал Орыськино волнение и льстивые услужливые ответы.
Стефа Сидор на все нежные взгляды Дарки отвечала улыбками. Их дружба дошла уже до того, что Стефа дважды или трижды приглашала Дарку к себе домой. У советника в доме все сияло. И все-таки счастье, которое приносила Стефа, никогда не бывало полным. Дарке всегда было немного больно.
— Я приду к тебе завтра, — как-то сказала Дарка.
Стефа обрадовалась. Она прижала к себе Даркину руку, но вдруг задумалась и словно увяла.
— Завтра вечером я занята… Давай послезавтра, ладно?
Опять! Эти недосказанные слова, эти тайны искали выхода на дневной свет, как подземные источники. Кем и чем может быть занят вечер у Стефы? Почему это надо скрывать?
Дарка, возможно, обрадовалась бы, поймав Стефу на лжи, на замаскированной неискренности.
Раз как-то Стефа позвала ее побродить по парку. Она хотела набрать осенних листьев, чтоб их рисовать. Была уже половина октября. В парке пахло сыростью. От желтых листьев на деревьях и тех, что усыпали землю, было как-то неестественно светло. Солнце, словно в зеркале, отражалось на этой желтой поверхности и пронизывало воздух яркожелтыми лучами. Сочная летняя зелень с густой тенью казалась теперь сном. Между оголенными деревьями звук летал долго и без задержки. Звонки трамваев доносились в самую чащу парка и тоже вливались в осеннюю мелодию.
Девушки молча шли рядом. На главной аллее, как раз напротив Семигорской улицы, дорогу им пересек Данко со скрипкой под мышкой. Он едва взглянул на Дарку и прошел было мимо, но тут же обернулся, непринужденно поздоровался и ласково улыбнулся ей, хотя она была не одна.
— Ты его знаешь? — удивилась Стефа.
— А что? — неизвестно почему встревожилась Дарка.
Стефа загадочно покачала головой.
— Ничего… Красивый юноша и хорошо играет на скрипке. Я только раз слышала, как он играет, но… — Она не докончила, но можно было догадаться, что за этим следовало: «Никогда не забуду его игры».
Дарка больше не спрашивала. Взволнованный голос мог выдать ее. Стефа закончила сама:
— Но бегает за этой румынкой, и… жаль, если он пропадет для нас.
Известие поразило Дарку, как поражает человека гром или внезапный паралич: у нее перехватило дыхание, она не могла шевельнуть пальцем. Еще несколько шагов Дарка едва волочила ноги. Затем остановилась, сделав вид, что поправляет воротник плаща. На самом деле она просто хотела оправиться от удара.