если вдруг придет кто-нибудь посторонний. А может, они побаивались непонятной Кудимовой, которая могла совершить непонятный поступок и неожиданно явиться в этот день, когда все женщины становятся женственны, а мужчины превращаются в рыцарей или кавалеров (а может, просто в настоящих мужчин).
В «кабинетике» тети Груши было чуть тесновато и очень уютно. Пироги ее, на редкость вкусные, шли под тосты Славы. Он перечислял достоинства каждой женщины, ловко балансируя на грани дифирамба и гротеска.
Все раскраснелись, все оживились, смеялись. Съели неизвестно откуда появившиеся колбасу и огурцы и, откупорив еще одну бутылку сухого, приступили к сладкому.
Женщины — все три — были сегодня на редкость милы. Элла поражала прической — каждая прядь ее черных волос была уложена художественным завитком и перламутрово мерцала. Мерцали и глаза, затененные густыми от туши ресницами. Мариша разрумянилась, чуть растрепалась, сияла улыбкой и в белом круглом воротничке была похожа на школьницу. Но изумительней всех была Аграфена Васильевна. Освободившись от платочка, всегда покрывавшего ее голову, она преобразилась. Волосы были стянуты узелком на затылке и заколоты гребнем с камушками. Вдоль щек колыхались золотые серьги-бомбошки. На плечи была накинута шаль — алые цветы в желтых и зеленых листьях по черному полю. Береженая шаль, от которой слегка пахло нафталином. Из немолодой, чуть длинноносой тети Груши выглянула прежняя темноокая, озорная, цыганистая Аграфена. Подняв стопку, потянулась она к Марише и, качнув серьгами, неожиданно пропела сипловатым, но приятным голосом: «Глаза-а твои, как неба-а голуба-ая, а ты сама, как ла-андыш-васи-ле-ек…» Возможно, что-то позабыла или напутала тетя Груша с цветами, вернее — стихами. Но все, взглянув на смущенную Маришу, действительно увидели в ней что-то от ландыша и что-то от василька. А потом они рассмеялись и уже хором запели, ведомые Аграфеной Васильевной: «Хаз-Булат удалой, бедна сакля твоя…»
Веселье вихрилось вокруг тети Груши. Им было хорошо, никто не спешил, только Слава разок поглядел на часы.
По имеющимся у нас статистическим данным, 60 процентов человек из данного общества никогда не были связаны брачными узами, 20 процентов эти узы расторгли. А 20 процентов были одиноки по причине смерти второго супруга.
Обручальное кольцо, навечно впаявшееся в безымянный палец левой руки, свидетельствовало, что вдовой была Аграфена Васильевна.
В этот вечер Марише было очень весело. Она любила их всех, а кого-то больше всех. Марише казалось, что скоро с ней случится что-то радостное. Непременно случится. Очень радостное.
Событие четвертое. Вскоре после праздника, в середине рабочего дня Мариша сидела тихо в своей комнате: то ли задумалась, почему с ней ничего не происходит, то ли прислушивалась к скрипу половиц в других комнатах. И вдруг, опустив глаза, увидела на полу против своего стола мышь. Мышь сидела на задних лапках, подняв остренькую мордочку, и смотрела на затихшую Маришу. Мариша вскочила, ойкнула и побежала к двери. Мышь метнулась и тут же исчезла.
В коридоре Мариша вскрикнула: «Мыши, ой мыши!» Разом открылись двери, и выскочили из своих комнат Михмихыч, Слава и Элла. Они спрашивали: где мыши? Какие мыши? Сколько мышей? Уверена ли она, что это действительно мыши?
И только один человек, заглянув в испуганные Маришины глаза, сказал, успокаивая:
— Не бойтесь, мы этим мышам… Мы этих мышей…
— …Переловим мышеловкой… — подсказал Михмихычу Слава. — Выловим всех до одной начисто. Я сейчас же бегу к завхозу, беру десять мышеловок…
Но Славин порыв, не успев унести Славу на вольный мартовский воздух, разбился о каменную скалу.
Аграфена Васильевна слышала все из кухни и, выходя в коридор, сказала мрачно:
— Мышов ловить я не буду. Нет этого в наших должностях. Куда мне еще с мышами заводиться. Что я с ыми — антиквариум, что ли, делать буду?
(Может, тетя Груша разумела виварий? Не аквариум же и не антиквариат…)
Всем было смешно, но они сдерживались, и только Элла расхохоталась.
— Зачем же, тетя Груша, собирать мышей? Вы их будете выбрасывать, вот и все.
— Выбрасывать? Чтобы они назад прибегли?
— Нет. Убивать и выбрасывать.
— Это я — убивать? Нет уж, пусть кто хочет мышей ловит. И убивает пусть сам.
— Не Михаилу Михайловичу же… — вскипела Элла, явно превышая полномочия. — Впрочем, есть специальные мышеловки-гильотины… А потом, мы забыли про отраву…
— А по мне, пусть хоть сам директор ловит, — игнорируя Эллу, продолжала тетя Груша. — Не мое это дело, и все.
Аграфена Васильевна прекрасно понимала свои преимущества перед директором. Она работала в институте пятнадцать лет и была хорошей уборщицей, хотя изредка позволяла себе схалтурить. Она знала, что хорошие уборщицы — редкость. Директоров же за эти пятнадцать лет сменилось… Тетя Груша не помнила всех, но трое последних, до нынешнего, еще держались в памяти.
Кругленький толстячок (она прозвала его Шариком) явно не знал нужного дела. Он был говорун и весельчак, но это его не спасло. Его перебросили на другое дело. Не зная даже, на какое, тетя Груша почему-то была убеждена, что дело это ему тоже неведомо. Молодой бородач (для нее он был Дед), видать по всему, сильно знал дело. Но для института оказался чересчур хорош, и его отправили в почтовый ящик. За ним пришел насупленный старик со стеклянным взглядом (она звала его — строго секретно! — Упокойник), и он действительно скоро скончался, а до этого мало бывал в институте, что было плохо для дела и для него самого, так как известно, что человека крепче всего на земле держит его дело.
А теперешний… Ну он был теперешним, так что о нем говорить. Он не был стар и, возможно, был способен ловить мышей, но вряд ли бы согласился — в нем было много важности (Фасонный — определила его тетя Груша).
Аграфена Васильевна знала, что имеет полное право от мышей отказаться. Можно было на этом поставить точку. Но мыши в учреждении — непорядок. Поэтому тетя Груша задумалась и вынесла резолюцию:
— Кошку надоть завести, вот что. Они ее учуют, кошку-то. Кошка будет жить, и мышей не станет.
— Верно! — обрадовалась Мариша. — У нас есть хороший котишка, я его принесу.
— Надо спросить Михаил Михалыча, — сказала Элла, снова защищая престиж заведующего.
— При чем тут… — буркнул Михмихыч и ушел к себе.
Слава уже давно исчез. Женщины немного продолжили разговор о кошках и мышах. Элла удивила тетю Грушу и напугала Маришу, рассказав, как ей довелось однажды во время студенческой практики, когда они жили в старом амбаре, убивать палкой крыс. При этом глаза у Эллы сверкнули и сузились, а пальцы чуть дрогнули. Мариша заметила это и тотчас увидела совершенно отчетливо картину: Элла лежит, затаившись на ветке в лесу, тихонько шевеля кончиком хвоста, и вдруг прыгает