пока, как они называются: спираль со стрелой внутрь и спираль со стрелой наружу.
Была бы тут Кика, я бы спросил у неё, что это за знаки. Неплохо было бы их изучить и попробовать применить не только на телепортационных лестницах, а вообще в любом месте.
Тайком, конечно.
Вряд ли такое разрешено.
И тут чёртов смотритель будто услышал мои мысли.
— И самое главное, Витязь Волков, — поспешил он добавить. — Территорию Академии студенты могут покидать лишь по письменному разрешению, заверенному в кабинете Жреческой Канцелярии. Внутри Академии телепортация возможна только по специальным маршрутам и в городке Дардив. Однако раз в неделю вы можете совершить экскурсию в сам Измаил. Под присмотром, конечно.
Я вздохнул.
Кто бы сомневался, что тут со студентов глаз не спускают. Прямо как в детском саду.
— А если… — начал я, но смотритель опять меня перебил.
— А если возникнут трудности в адаптации, если вас будут обижать другие студенты или ещё чего, то вы всегда можете обратиться к нашей прекрасной Вере.
— Э… вере в бога Бартла?
Смотритель вскинул брови и посмотрел на меня, как на идиота.
— Нет, студент. К Вере Михайловне Чарской. Она Знахарь-Друид и помогает студентам в плане всяческих душевных неурядиц. Отличный специалист.
Ну вот, приехали.
Мне с первого дня советуют обратиться к психотерапевту. Интересно, как часто тут к ней обращаются.
Я направился к воротам Башни Витязей, но смотритель тут же окликнул меня.
— Витязь Волков, не туда! Вам нужно на подъёмник. — Он указал на круглую площадку с перилами, которая находилась у боковой стены Башни. — Отсюда вы сразу же телепортируетесь на верхние этажи, в жилой Чердак Витязей. Входите в самую первую дверь, она для первокурсников. Хотя другие для вас и не откроются. Ну а мне пора. Дела-дела.
Разглядывая странный подъёмник, я поспешил к нему.
— Вам нужна комната сто восемьдесят, — сказал напоследок Храмов. — Расписание и прочие нужные вещи найдёте уже там. Всего хорошего. И не забывайте о Вере.
— Не забуду. Спасибо, господин Храмов, — кивнул я и шагнул на площадку.
Хорошо, что успел взяться за перила, потому что в следующую секунду очутился уже наверху.
На о-о-очень высоком, мать его, верху!
На такой высоте бывать мне ещё не приходилось. Сотый этаж… двухсотый… хрен знает. Но дух захватило! Ветер взъерошил волосы, сердце ушло в пятки.
— О… чёрт… — прошептал я, стиснув перила и уставившись на грандиозный вид, открывшийся с высоты Башни.
Отсюда была видна почти вся огромная территория Академии, огороженная кованым забором по периметру вместе с городком Дардив.
Он был действительно совсем небольшим, но красивым. Дома с цветными крышами отсюда казались крошечными, а уж людей, и вовсе, было не разглядеть.
Вдалеке, за другими Башнями Академии, я заметил ряды теплиц, два стадиона, что-то вроде ипподрома, сад с плодовыми деревьями и множество хозяйственных построек.
Переведя дыхание, я сошёл с площадки уже на другую площадку, похожую на речной причал. Он вёл сразу к четырём белым дверям с золотыми гербами Линии Витязей — мечом в лучах солнца.
— Значит, первая, — прошептал я сам себе и взялся за ручку.
Правда, открывая дверь, я ожидал чего угодно, но только не того, что мне пришлось услышать.
А услышал я хоровое: «Р-р-р-р-р-р-р! Ну давай, зарычи, раз ты лев! Рр-р-р-р-р-р!..».
***
Передо мной предстала гостиная.
Красивый зал с множеством цветных витражей, картин, кресел, диванов, светильников и зон отдыха.
Тут имелись и столы с играми, вроде шашек и нардов, и пианино, и стеллажи с книгами, и даже что-то похожее на бильярд. Такую игру я видел ещё в Янамаре, на свадьбе у старшего брата Горо Исимы.
Но всё это я заметил лишь мельком.
Моё внимание быстро переключилось на четырёх студентов, окруживших низенького взлохмаченного толстяка у одной из стен.
Коротышка держал переломленный наполовину деревянный меч и жался спиной к стене, а те четверо смеялись над ним и кричали:
— Ну давай, лев! Зарычи! Зарычи! Р-р-р-р-р-р-р-р-р!
Коротышка зажмурился, прижал деревяшку к груди и истерично рявкнул:
— Да-а! Я ле-е-ев! — а затем выдал жалкое и душераздирающее: — Х-х-х-л-л-л-л-л-л-л-л!
У него был сильный дефект речи, и вместо обычного «р-р» получалось только «х-х-л-л».
Взрыв хохота оглушил зал.
Четвёрка парней рассмеялась до слёз, а коротышка выдал ещё один рык, как умел. Тоже со слезами, но уже другой природы: обиды, бессилия и страха.
Эти придурки так увлеклись, что меня даже не заметили, когда я вошёл в гостиную первого курса Витязей.
А вот остальные студенты — те, кто не был похож на дебилов — сразу же отвлеклись от своих дел и посмотрели на меня (на мучения коротышки, кстати, им было наплевать).
Три девчонки сидели в креслах и болтали, но сразу смолкли. Ещё одна читала книгу, устроившись на диване в дальнем углу, и принялась разглядывать меня поверх книги.
Два парня, игравшие в тот странный «бильярд», бросили своё занятие.
— Воу-воу! Посмотрите-ка! У нас ещё один слабак, господа! Теперь полный набор! — объявил один из них, темноволосый кудрявый студент с орлиным носом и басовитым голосом.
— А какое у тебя активное число резерва? — сразу же поинтересовался второй, бросив кий и пригладив ёжик каштановых волос. — Ты же в низко-слабую группу определён, да?
Вопрос он задал через весь зал и так громко, что свора дебилов у стены тут же перестала ржать и переключила внимание на меня.
Даже коротышка, которого они мучили, замер, не сводя с меня глаз и продолжая прижимать деревянный меч к груди.
В итоге все уставились на меня, будто без информации о моём резерве не смогли бы разобраться, как ко мне относиться и к какой касте причислить: неприкасаемых, лидеров, изгоев, одиночек, шутов, слабаков, зазнаек и прочих.
Им нужна была определённость на мой счёт, хотя кажется сейчас в зале Витязей находились лишь первокурсники из одной группы — самой слабой.
То есть, моей.
Я насчитал двенадцать человек вместе с собой: четыре девчонки и восемь парней. И вряд ли у кого-то из нас имелось больше двухсот единиц резерва.
Направившись в сторону того кудрявого парня, что задал мне вопрос, я на ходу спросил у него:
— А у тебя самого какое число?
Тот заулыбался.
— Наш человек. Вопросом на вопрос отвечает, лишь бы не признаваться, что слабак! — Он засмеялся, пряча за хохотком тревогу и растерянность.
Ему до сих пор было