мне нужно будет уйти, хорошо?
– Уйти? – внезапно запаниковала она. – Уйти? Куда ты собрался?
– Домой, мне нужно вернуться домой. Джо меня ждет.
– Джо? – удивленно посмотрела на него мать. – А кто это?
– Это моя жена, мама. Ты ее знаешь, вчера вечером она приходила проведать тебя вместе со мной.
– Ох, перестань! Ты ведь просто маленький мальчик! Даже в Калифорнии маленьким мальчикам не разрешается жениться. Ты принес молоко? Я просила тебя купить молоко по дороге из школы.
Он кивнул и попытался улыбнуться:
– Принес.
– Вот и хорошо.
Она откинулась на спинку кресла и закрыла глаза. Через минуту ее хватка ослабла, и он высвободил руку. А потом долго сидел и смотрел на нее. Она так изменилась, но в чем-то осталась той самой женщиной, которая много лет назад сидела в небольшом каменном доме в Крайеке и вязала свитер своему сыну. Когда он собрался уходить и встал, мать снова открыла глаза и на этот раз взглядом прожгла ему душу.
– Я не брошу тебя, Андре, – прошептала она. – Я не брошу тебя одного.
А потом уснула опять, очень быстро, приоткрыв рот, с шумом вдыхая и выдыхая воздух. В комнате пахло почти увядшей сиренью.
Палатазин тихо вышел из комнаты, а в шесть утра ему позвонил врач по фамилии Ваккарелла.
«Боже мой! – внезапно вспомнил Палатазин и посмотрел на часы. – Джо ждет меня дома!» Он завел мотор, оглянулся на пустое теперь окно верхнего этажа – разбитые стекла отразили слабый огонек из какого-то другого дома – и направился к Ромейн-стрит. Когда он остановился на светофоре двумя кварталами дальше, ему послышался отдаленный и на удивление дружный вой собак. Но как только цвет светофора сменился, Палатазин перестал его слышать или просто побоялся прислушаться. Мысли о Голливудском мемориальном вспыхнули так быстро, что он не успел их оборвать. Руки на руле тут же вспотели.
«Они ничего нам не сделают, – повторял он. – Мы очень далеко. Очень далеко. Очень».
Но тут из глубины памяти долетел в ответ голос матери: «НЕ ВЗДУМАЙ ПОВЕРИТЬ В ЭТО!..»
VII
Мерида Сантос бежала так долго от шумного многоголосья бульвара Уиттиер, что у нее заболели ноги. Она остановилась, прислонилась спиной к полуразрушенной кирпичной стене и потерла себе икры. Легкие горели, глаза слипались от слез, из носа текло. «Будь он проклят, этот Рико! – приговаривала она. – Ненавижу его! НЕНАВИЖУ! НЕНАВИЖУ!» Она задумалась о том, как поступить с ним. Сказать Луису, будто бы он избил ее и изнасиловал, и тогда «Головорезы» придут за ним и разорвут на куски? Пожаловаться матери, что он напоил ее и сделал свое дело, чтобы она заявила на него в полицию? Или самой позвонить копам, сообщить, что ей известно, кто продает кокаин подросткам на Стрипе, и поинтересоваться, не хотят ли они узнать имя этого человека?
Но уже через миг рыдания разбили вдребезги все планы мести. Ничего из этого она не сможет сделать. Просто не вынесет вида его страданий. Легче умереть, чем думать о том, что его избили или посадили в тюрьму. От горькой искры гнева и обиды взвилось горячее пламя любви и тяги к нему – в равной мере и физической, и эмоциональной, и от безумной яркости этого огня по щекам снова потекли слезы. Она задрожала и долго не могла с этим справиться. Где-то глубоко в животе разверзлась пропасть, и Мерида боялась, что ее засосет туда, вывернет наизнанку, и тогда весь мир увидит крохотный зародыш, только-только образовавшийся у нее внутри. Она надеялась, что это будет мальчик, с глазами такого же кофейно-сливочного цвета, как у Рико.
Но что же ей теперь делать? Рассказать маме? Она поежилась от одной этой мысли. Мать стала сама на себя не похожа с тех пор, как в прошлом году умер папа. Она с подозрением относилась к каждому шагу Мериды и с двойным подозрением – ко всему, что делал Луис, отчего тот еще больше старался держаться подальше от дома. А в последнее время она начала будить Мериду среди ночи и расспрашивать о парнях, с которыми она водит компанию, о том, что они делают. Курят мерзкую травку? Хлещут вино? Луис рассказал маме, что Мерида встречается с Рико, и о том, что Рико не последний человек в торговле коксом на бульваре Сансет. Луису всего двенадцать, но он теперь почти каждый вечер болтается вместе с «Головорезами», и все бандиты в баррио ненавидели Рико за то, что когда-то он был там же, где сейчас они, но сумел выбраться наверх. Мать закатывала истерики, грозилась запереть Мериду дома или обратиться в социальную помощь, если дочь и дальше будет встречаться с этим Эстебаном mugre[20]. А что будет, если Мерида признается матери, что носит в животе его ребенка?
Или навестить сначала отца Сильверу, и он, возможно, поможет ей объясниться с матерью? Да, так и нужно поступить.
Мерида вытерла опухшие от слез глаза и огляделась, чтобы понять, где находится. Она совершенно не соображала, в какую сторону бежит. Перед ней протянулась узкая улочка, по обеим сторонам которой стояли заброшенные и разграбленные дома из красного кирпича, пострадавшие от пожаров и разборок враждующих уличных банд. Среди обломков сверкали куски битого стекла, желтоватый туман слоями висел над пустырями, по которым из одной тени в другую пробегали крысы, размером с доброго суслика. Некоторые дома словно бы раскололи пополам огромным топором, так что можно было рассмотреть маленькие комнаты и коридоры, а также металлические изгибы труб, ванны и унитазы. И повсюду виднелись дикие каракули, нанесенные аэрозольной краской: «Зорро-78», «Головорезы из Эл-Эй» (а чуть ниже, другим цветом – «Отстой»), «Конкистадоры из Рафаэль-Хай», «Здесь был Гомес», «Анита любит делать 69». Они перемежались с грубыми сексуальными рисунками. Со стены одного из обвалившихся домов на Мериду равнодушно смотрело нарисованное красной краской огромное лицо с капающей из уголков рта кровью.
Мерида поежилась, становилось все холодней, ветер яростно извивался в лабиринте развалин, как будто искал выход. И теперь она уже догадывалась, что забежала слишком далеко, но не имела ни малейшего понятия, куда именно. Она обернулась и увидела зарево в небе над бульваром Уиттиер, но ей показалось, что до него сотни миль. Мерида прибавила шагу, слезы вновь увлажнили ее глаза. Она миновала один перекресток и свернула на другом. Эта улица оказалась еще уже, и здесь так же пахло закопченным кирпичом. Конечно же, ее улица, ее дом не могли быть очень далеко – возможно, всего в нескольких кварталах отсюда. Мама наверняка дождется