знаю.
– Мать Ксении рассказала, что дочь увлекается историей, – осторожно начала я, не желая шокировать Дарью, называя вещи своими именами.
Та лишь пожала плечами и развела руками. Вряд ли ее особенно волновали интересы соседской школьницы, как и круг ее общения.
– И вот еще что… Дама с собачкой, так мы между собой прозвали хозяйку Муси, обмолвилась, что предупреждала вас относительно Антонины Петровны. Она намекала, что старушка не в себе и с ней следовало бы быть аккуратнее.
– Да? – вполне искренне удивилась Ольхова. – Может быть, она с Виталием разговаривала. Хотя… Сейчас вспомнила, было что-то такое. Еще летом. Вроде она предостерегала угощаться выпечкой Ветровой, если предложит. Мол, старуха не в себе и может день с ночью перепутать, а соль с сахаром. Хотя, по мне, для своих лет она вполне адекватна. В общем, я списала все это тогда на какие-то старые соседские обиды и быстро забыла. Вот и сейчас плохо помню подробности. Виталий вернется домой, надо будет поинтересоваться, может быть, он скажет больше.
Я оставила Ольхову, не желая отвлекать ее от работы. Она напомнила про овсянку в кухне, но вместо завтрака я решила отправиться во двор, надеясь встретить там кого-то из соседей или, на худой конец, Клима.
Ночью шел снег, теперь он покрывал скамейки и кусты белыми шапками. Протоптанные дорожки были заметены. Кое-где виднелись свежие следы, их оказалось немного. Мало кто успел покинуть жилище утром выходного дня. Во дворе было безлюдно. Но это только на первый взгляд. Вскоре я услышала скрежет лопаты по свежему снегу. Мне не сразу удалось определить, откуда он доносится. Я сделала почти полный круг по двору и вот тогда увидела комья снега, вылетающие из-за дома Ветровой. Я подошла вплотную к забору, делая вид, что интересует меня исключительно кормушка. Сама же пыталась высмотреть того, кто помогает пенсионерке с уборкой снега. Поняв, что наблюдательный пункт выбран неудачно, я хотела было направиться к переулку, но тут на крыльце возникла хозяйка. Антонина Петровна куталась в серую мохеровую шаль.
– Поди сюда, – обратилась она ко мне.
Я с готовностью приблизилась. Старушка протянула мне небольшой пакет с семечками и кивнула в сторону кормушки:
– Сделай милость, насыпь снегирям.
Я выполнила ее просьбу и подошла, чтобы вернуть пакет, в котором еще оставалось немного семечек.
– Зайдешь? – неожиданно предложила она.
– С удовольствием, – ответила я, пожалуй, чересчур поспешно.
Прежде чем за нами закрылась дверь, я огляделась и убедилась, что двор был пуст.
– Успели город-то посмотреть?
– Конечно. В Никитской церкви тут неподалеку даже встретили одну из ваших соседок, Веру Петровну. – Я решила не ходить вокруг да около, а сразу затронуть интересующую меня тему.
– Вот уж поистине деньги не пахнут, идут же в храм сущие безбожницы. Я бы ее и в притвор не пустила. Злая, лживая душонка… – Она резко замолчала, а потом будто опомнилась: – Что ж это я, сама-то грешу? Бог всех нас рассудит, так я тебе скажу.
Старушка поджала губы и притихла. Вдруг резко подскочила, хлопнув себя руками по фартуку и принялась хлопотать, заваривая чай.
Через несколько минут я уже пила горячий напиток, на этот раз вместо липового цвета хозяйка добавила лист смородины.
– Можно узнать, почему вы так о Вере Петровне? – робко начала я. – Мне она показалась милой женщиной.
– Поживешь с мое, деточка, будешь внимательнее к людям. Есть причины, вот что.
Старушка снова замолчала и отвернулась к окну. Что за кошка могла пробежать между соседками? Неужели не поделили ухажера на старости лет? Хотя, кто знает, возможно, это давние обиды.
Антонина Петровна продолжала наблюдать за снегирями через замерзшее стекло. Я готова была признать полное поражение, но вдруг она заговорила, а я с облегчением выдохнула. Правда, вскоре поняла, что расслабляться рано.
– Куда ж это жених-то твой отправился ни свет ни заря? – она повернулась ко мне с хитрым прищуром.
Я бы и рада была ответить на этот вопрос, да вот только сама не знала ответа.
– Не сказал, – честно сказала я. – Может быть, сюрприз придумал какой-нибудь.
– Вот оно что! Стало быть, любит тебя удивить?
«Он и вас немало удивил бы, одни его россказни о прошлой жизни чего стоят», – хотелось ответить мне, но я только молча улыбнулась.
– Чем на жизнь-то зарабатывает твой Гунар?
– На жизнь зарабатывает смертью. Держит похоронное бюро.
– Эх, жаль, нездешние вы. Мне, глядишь, пригодились бы вскорости его услуги.
– Не торопитесь.
В этот момент входная дверь скрипнула. До нас долетел стремительный поток морозного воздуха. Кто-то громко топтался на пороге, отряхивая обувь. Вероятно, сын Ветровой закончил расчищать снег. Но неожиданно я услышала знакомый девичий голосок:
– На улице закончила, Антонина Петровна. Сейчас я мигом в доме приберусь.
Вскоре в дверном проеме возникла Ксюша, растрепанная и румяная с мороза. Сегодня на ее лице не было макияжа. С одной стороны темные волосы наэлектризовались от шапки и смешно торчали, словно тоненькие антенны.
Старушка представила нас друг другу. Девчонка ничуть не смутилась. Только предложила:
– Может, я попозже зайду, раз гости у вас?
Правила хорошего тона предполагали, вероятно, что уйти в этой ситуации должна я, но уж очень удачно складывались обстоятельства. Потому я с готовностью подскочила:
– А давайте я помогу! Все равно без дела сижу. Вместе и быстрее, и веселее.
Ксюша едва слышно пробурчала что-то неопределенное. А Антонина Петровна сурово отрезала:
– Как знаешь, коли скучно – вперед. Только платить не буду.
Я заверила, что этого и не требуется. Вскоре каждая из нас занималась своим делом: Антонина Петровна хлопотала у плиты, Ксюша протирала посуду в буфете, а я занялась наведением чистоты на остальных поверхностях.
Казалось, девчонку мое присутствие не особенно смущало. Она молча занималась уборкой, не обращая на меня никакого внимания. Я же то и дело поглядывала в ее сторону, примеряя на нее роль злой шутницы. Вот она достает из тайника в клумбе Ольховых пачку сигарет и зажигалку. На дне рюкзака у нее спрятана кукла, которую она осторожно извлекает на свет. Девчонка озирается по сторонам, нажимает кнопку, вспыхивает синеватое пламя. Она подносит куклу к огню, который начинает уродовать пластиковый живот. Ксюша молча наблюдает, и на лице у нее появляется злобная улыбка. В какой-то момент она убирает зажигалку и тушит раскаленное пластиковое тело в сугробе.
– Молчаливая ты сегодня, – прервала мои раздумья хозяйка.
Обращалась она к Ксюше.
– Вопросов не задаешь. Случилось что?
– Нет, – коротко ответила та.
– С матерью поругалась?
– Все хорошо.
– Небось опять тебя с папиросой увидела?
– Не, я осторожно.
– Ты это дело бросай. Ничего в этом хорошего нет. Вон Толик Веркин курил, курил – да скурился. Помер молодой. Всего ничего, на седьмом десятке. Разве это дело? Сама видела, чай, над ними жила. Или не помнишь? Тебе сколько годков-то было, когда хоронили его?
– Десять, кажется.
– Ну, – удовлетворенно кивнула старушка. – Должна помнить.
– Помню я, – буркнула Ксюша.
– Из подъезда так несло, не зайти было!
– Так вы