Петербурга не любил, несмотря на то что провел здесь около восьми лет. «Петербург мне показался вовсе не таким, как я думал, я его воображал гораздо красивее, великолепнее, и слухи, которые распускали другие о нем, также лживы, – писал он матери. – Жить здесь не совсем по-свински, т. е. иметь раз в день щи да кашу несравненно дороже, нежели думали. За квартиру мы плотим восемьдесят рублей в месяц, за одни стены, дрова и воду… Съестные припасы также недешевы… Жизнь в столице очень дорогая, приходится жить как в пустыне и даже отказывать себе в лучшем удовольствии – в театре». Но, тем не менее, в «Петербургских повестях» Гоголь восторгается Невским проспектом: «Нет ничего лучше Невского проспекта, по крайней мере в Петербурге; для него он составляет всё. Чем не блестит эта улица – красавица нашей столицы! Я знаю, что ни один из бледных и чиновных её жителей не променяет на все блага Невского проспекта. Не только кто имеет двадцать пять лет от роду, прекрасные усы и удивительно сшитый сюртук, но даже тот, у кого на подбородке выскакивают белые волоса и голова гладка, как серебряное блюдо, и тот в восторге от Невского проспекта. А дамы! О, дамам еще больше приятен Невский проспект. Да и кому же он не приятен? Едва только взойдешь на Невский проспект, как уже пахнет одним гуляньем. Хотя бы имел какое-нибудь нужное, необходимое дело, но, взошедши на него, верно, позабудешь о всяком деле. Здесь единственное место, где показываются люди не по необходимости, куда не загнала их надобность и меркантильный интерес, объемлющий весь Петербург. Кажется, человек, встреченный на Невском проспекте, менее эгоист, нежели в Морской, Гороховой, Литейной, Мещанской и других улицах, где жадность, и корысть, и надобность выражаются на идущих и летящих в каретах и на дрожках. Невский проспект есть всеобщая коммуникация Петербурга. Здесь житель Петербургской или Выборгской части, несколько лет не бывавший у своего приятеля на Песках или у Московской заставы, может быть уверен, что встретится с ним непременно. Никакой адрес-календарь и справочное место не доставят такого верного известия, как Невский проспект. Всемогущий Невский проспект! Единственное развлечение бедного на гулянье Петербурга! Как чисто подметены его тротуары, и, Боже, сколько ног оставило на нем следы свои!»
Парадно-блестящим Невский проспект в то время был только до Аничкова моста, дальше парадность сменялась затрапезностью, которую хорошо описал в своих «Воспоминаниях старожила» знаменитый юрист Анатолий Федорович Кони, родившийся в Петербурге в 1844 году: «Знаменская площадь[47] обширна и пустынна, как и все другие, при почти полном отсутствии садов или скверов, которые появились гораздо позже. Двухэтажные и одноэтажные дома обрамляют ее, а мимо станции [вокзала Петербургско-Московской железной дороги] протекает узенькая речка, по крутым берегам которой растёт трава. Вода в ней мутна и грязна, а по берегу тянутся грубые деревянные перила… Направо от станции начинается Старый Невский… Он обстроен окруженными заборами невысокими деревянными домами с большими и частыми перерывами. Никакой из ныне существующих в этой части Невского улиц еще нет. Есть лишь безымянные переулки, выходящие в пустырь, в глубине которого виднеются красивые здания казацких казарм. По левой стороне улицы мы подходим к обширной площади, называемой Конной от производящегося на ней в определенные дни конского торга и служащей для исполнения публичной казни, производимой всенародно… Левая сторона Невского проспекта представляет необычный для настоящего времени вид. Там, где теперь начинается Пушкинская улица, названная первоначально Новой, тянется длинный забор, а за ним огороды».
О казнях нужно сказать особо, чтобы не создалось неверного впечатления, будто в середине XIX века близ столичного вокзала публично вешали преступников или рубили им головы. Нет, всё было мягче. Кони ведёт речь о так называемой «гражданской казни», практиковавшейся в Российской империи в XVIII–XIX веках. В знак лишения всех прав состояния над головой наказуемого принародно (суть состояла в публичном унижении) ломали шпагу. Попутно могли всыпать плетей, но не более того.
Пройдёмся с Анатолием Федоровичем по парадной части Невского проспекта, чтобы сравнить впечатления склонного к преувеличениям литератора и юриста, привыкшего оперировать сухими фактами: «Вступая на Невский, перейдя Лиговку, мы встречаем довольно широкие тротуары, в две плиты, постепенно затем расширенные до их настоящего вида. У тротуаров, в двух саженях одна от другой, поставлены невысокие чугунные тумбы, выкрашенные в черную краску. Перед большими праздниками их жирно красят вновь, причиняя тем некоторый ущерб платьям проходящих и задевающих за них франтих. В дни иллюминаций на них и около них ставятся зажженные и портящие воздух едким дымом плошки. На Невском, Морской и некоторых из главных улиц стоят на солидных чугунных столбах газовые фонари. Все остальные местности в городе освещаются масляными фонарями на четырехугольных столбах…Такой фонарь имеет четыре горелки перед металлическими щитками, но свет дает лишь на очень близком расстоянии вокруг себя. В узкой Галерной улице такие фонари висят довольно высоко на верёвках, протянутых от домов с обеих сторон улицы. По улице в разных направлениях движутся со скоростью, всегда удивлявшею иностранцев, дрожки, коляски и кареты самых разнообразных фасонов… На Невском нет ни трамваев, ни конно-железной дороги, а двигаются грузные, пузатые кареты огромного размера, со входною дверцей сзади, у которой стоит, а иногда и сидит, кондуктор; это омнибусы… курсирующие преимущественно между городом и его ближайшими окрестностями… они вмещают в себе до двадцати пассажиров…
На улицах много разносчиков с лотками, свободно останавливающихся на перекрестках для торговли игрушками, сбитнем, мочеными грушами, яблоками. Пред Гостиным двором и на углах мостов стоят продавцы калачей и саек, дешёвой икры, рубцов и вареной печенки. У некоторых на головах лотки с товаром, большие лохани с рыбой и кадки с мороженым».
В наше время словосочетание «дешёвая икра» звучит странно, если не сказать – абсурдно, но в старину паюсная икра (просоленная в теплом соляном растворе, а затем прессованная в рогожных мешках) стоила недорого, особенно с учетом того, что разносчики часто торговали товаром «второй свежести», запах которого на свежем воздухе не так сильно шибал в нос. Известный публицист Николай Данилевский в своем «Исследовании о состоянии рыболовства в России», опубликованном в 1867 году, пишет, что самая лучшая паюсная икра «оптом никогда не продается дороже 24 р. пуд». Да, разумеется, рубль в то время «весил» куда больше нынешнего, но всё же – двадцать четыре рубля за шестнадцать килограмм черной икры лучшего сорта! А та, что похуже, могла стоить и вполовину дешевле.
Думка – 1000 рублей Временного