В марте 1824 года предоставленная мною информация подтвердилась. Связь в России договорились поддерживать через контору Кенгера, выдававшую ссуды под залог и Григория Абрамовича Перетца. Уговоренное число акций в золотодобывающей компании Ротшильд пообещался мне предоставить, как только непосредственно начнется добыча этого «презренного металла». Теперь, как мне представляется, «кидать» такого кадра как я он вряд – ли захочет, слишком заманчивые перспективы были мною ему обрисованы в Новой России. Ну, а если всё же «кинут» меня со всеми моими «прожектами» – значит не судьба, «се ля вив», как говорят французы. На этот сговор с Ротшильдами я пошел, поскольку прекрасно осознавал, что без поддержки извне, максимум, на что лично я, безродный чужак, могу рассчитывать в правительстве декабристов – так это пост какого- нибудь помощника министра. А вот если за меня замолвят нужные люди нужные и правильные слова, то расклад может быть совсем другой!
Был во всём этом ещё один немаловажный нюанс. До американо-мексиканской войны было ещё двадцать семь лет. В результате этой войны Мексика утратит так называемую Верхнюю Калифорнию, пока же это всё законные мексиканские земли в которых, правда, уже хватает всякого американского отребья. Если Ротшильды сделают ставку на официальные власти в Мехико, то очень может быть, что США останутся и без золота и без штата Калифорнии. Загадывать пока ещё рано, поживём – увидим, как вильнёт история.
Не знаю, посчитал ли меня Ротшильд наивным простофилей или циником готовым на всё ради власти, но, хочется надеяться, что при моей помощи он всерьёз вознамерился финансово «закабалить» Россию – только в этом случае он будет мне реально помогать. И если восстание декабристов окажется удачным, а самое главное, если мне удастся его возглавить – то торжествовать Ротшильды будут не слишком долго! Плохо одно, что слишком много «если» вкралось в мои расчёты. Риск во всем этом предприятии, конечно же, был колоссальнейший, но я для себя уже всё решил и не был намерен сворачивать с выбранного пути.
Конец второй части.
Часть 3
ГЛАВА 1
Апрель 1824 года
Мое возвращение из европейского турне весенний Петербург встретил весьма «гостеприимно». Низкие свинцовые тучи закрывали небо, а холодный порывистый ветер с Балтики приносил дождливую морось, закидывая ее в лица прохожих, нервно кутающихся в промокшую одежду, спешащих поскорее убраться прочь с мокрых и унылых улиц российской столицы. Хмурый, как и питерская погода, извозчик, погоняя недовольно всхрапывающего коня, катил меня на Васильевский остров …
Дома, за время моего долгого отсутствия, как будто ничего и не изменилось, хотя вру, стоило мне лишь заявиться на порог, слуги подняли переполох: Осип радостно выматерился, его жена Мария умильного пустила слезу, а в соседней комнате заплакал ребенок, укачивающая его мать Дженни бросила свое чадо и, выбежав на шум, повисла на моей шее, словно клещ.
В домашних делах и хлопотах провел целую неделю, отдыхая и вникая в скопившиеся за время моего отсутствия производственные дела. В один из редких погожих дней все время провел в своей комнате, реанимируя оставленный здесь на хранение смартфон, подзаряжая его на солнце и переписывая на бумагу генерируемые им кроссворды. А то меня в первые же дни осадил Лев Пушкин, с требованиями предоставить ему для газеты новые ребусы, вся оставленная мной ему заначка уже месяц как была полностью израсходована. Спасала газету от закрытия публикуемая Пушкиным по отрывкам книга Патрика Зюскинда «Парфюмер. История одного убийцы» – я его заранее, еще перед отъездом переписал, и еженедельно письмами высылал Льву новые главы. Место действия этого произведения, как известно, Франция, ну вот и я, будучи во Франции это и писал, если кто спросит, что я в Европе делал – пожалуйста, извольте, вот вам написанная под впечатлениями от Франции книга!
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
Нику поручил одно щекотливое, но необходимое дело. Вместе с авансом отправил ирландца к старому своему знакомцу Игнату Пахомычу, требовалось его помощь, чтобы под видом разбоя устранить перебежчика – члена тайного общества, адъютанта начальника гвардейской пехоты генерала Бистрома, поручика Ростовцева, сыгравшего роковую роль в судьбе восставших. За день перед намеченным декабристами выступлением Ростовцев пошел во дворец к пока еще великому князю Николаю и раскрыл ему намерения тайного общества воспрепятствовать его восшествию на престол. Николай отреагировал оперативно и в ту же ночь созвал во дворец начальников гвардейских полков и льстивыми увещеваниями, обещаниями наград убедил гвардейских генералов ехать в свои полки и еще до рассвета привести их к присяге императору Николаю I. Эта проделка Ростовцева серьезно уменьшила и так не слишком великие шансы декабристов на успешное завершение переворота. Приговор Ростовцеву я вынес единолично, а через две недели люди Игната Пахомыча привели его в исполнение – как сообщили некрологи петербургский газет, 23 апреля поручик Ростовцев был убит при разбойном нападении.
Где-то через полторы недели с момента моего возвращения в Россию, получил записку от секретаря английского посольства в Петербурге, подписанное самим послом сэром Чарльзом Бэготом, который советовал мне посетить ближайшее намечающееся мероприятие у Нарышкиных, на котором, дескать, будут присутствовать интересные для меня люди.
Так, дала о себе знать британская Интеллидженс Сервис (Secret Intelligence Service). Революция в России серьезно интересует не только SIS, но и наднациональный финансовый капитал и прежде всего международный дом Ротшильдов. Ротшильды, а также банки Бэрингов, Увара и другие стал главным бенефициарами Французской революции и наполеоновских войн. Финансисты колоссально нажились на военных поставках (всем сторонам конфликтов), резко усилили свои позиции по отношению к британской короне, ну а французскую корону они, вместе с Великобританией, её ложами и спецслужбами, просто поставили под контроль. Подобное же, с моей помощью, они рассчитывают провернуть и в России. Но мои с ними цели совпадали только на первом этапе, а потом я был намерен «лечь костьми», но всех жидо-масонов из России вывести, точнее говоря вырезать, как неподдающуюся лечению заразу.
Написал это послание англичанин вовсе не из-за моей любви к искусству. Концерты у Нарышкиных регулярно посещали не только сливки аристократического общества, но иногда здесь бывали будущие лидеры декабристского восстания. Сама Нарышкина Мария Антоновна тоже являлась весьма примечательной личностью. Будучи урождённой княжной Святополк-Четвертинской, Мария Антоновна была ревностной полькой и собирала вокруг себя польских патриотов. Уверяли, будто конституцией Польша обязана ей. И русские либералы видели в ней свою заступницу. Салон её был единственным местом в Петербурге, где можно было свободно говорить на многие неполиткорректные темы. Эти вольности, вероятно, были прямым следствием того, что княжна в открытую, никого не таясь, состояла в любовной связи с императором Александром, и даже прижила от него дочь Софию. Её муж-рогоносец Нарышкин Дмитрий Львович был придворным обер-егермейстером и взирал на похождения своей дражайшей супруги абсолютно индифферентно.
Концерты у Нарышкиных проводились на регулярной основе, чуть ли не еженедельно. В этот раз должен был выступить Виельгорский Михаил Юрьевич – граф, придворный обер-шенк, по совместительству композитор-любитель, музыкант-виолончелист и высокопоставленный масон.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
Улица перед домом Нарышкиных на Фонтанке оказалась заставлена рядами экипажей. Из дорогих карет, подобрав свои платья, выпархивали женщины, а явно состоятельные господа неспешно покидали свои экипажи с напыщенным видом надувшихся индюков. Если по дамам сразу можно было сказать, что они являются представительницами высшего света, то по мужчинам, скрывающим под своими плащами расшитые золотом мундиры и импортные фраки, определить их социальный статус с ходу было проблематично, но, тем не менее, глаз на такие дела у меня уже был наметан. Как и у швейцара, кстати говоря … Рядом со швейцаром, выполняя вероятно функцию силовой поддержки, стояли двое городовых и бородатый дворник-бугай. Бросив на меня оценивающий взгляд, поинтересовавшись именем, швейцар гостеприимно распахнул двери и, одновременно, дернув ручку проведенного вверх звонка, выкрикнул мое имя.