Зимнюю натуру Рязанов начал снимать в феврале. Зима тогда словно где-то заблудилась, стояла промозглая погода, и снег падал и таял на глазах. Тогда Эльдар Александрович принял решение снимать в полторы смены – по двенадцать часов в сутки. Тёплых вагончиков с удобствами, как сейчас, тогда и в помине не было, и все мы ужасно мёрзли.
Ко мне подходили и говорили: «Вы же хорошенькая женщина(!), как же вы позволили себя так изуродовать?»
Практически сразу ко мне подошёл Евстигнеев и по-свойски предложил: «Я тут купил „четвертинку”, посидим потом?» Я с радостью согласилась. К нам присоединился Бурков. Мне так хотелось стать своей в этой блестящей компании. Вскоре нас стали называть тройкой, как хоккеистов.
Съёмки были весёлые, потому что у меня были два таких фантастических партнёра. Они даже как-то тайно немножко соревновались, не хотели друг от друга отстать. Поэтому если начинал говорить один, то другой тут же продолжал.
У Буркова было много историй. Он обладал такой способностью – любой эпизод мог сделать смешным, раскрыть его с неожиданной стороны. Я понимала, что это два таланта, а что они гении – это я потом поняла. Растворяясь в восторге от работы, я пребывала в эйфорическом состоянии. Каждый день съёмок был праздником.
Я знала, как мне надо сниматься. Рязанов на меня орал, и Нина Скуйбина сказала: «Элик, ну что же ты на неё так кричишь?» А он ответил: «Если на неё не кричать, она ничего не сделает». Опять же про себя я подумала: «Очень ошибаетесь, Эльдар Александрович…» Но, конечно, ничего не сказала, молчала как партизан. И очень точно сделала свою роль. Потому что я её очень хорошо знала и очень тонко чувствовала. И я понимала, что режиссёр может говорить всё что угодно, а я делать буду так, как считаю нужным.
Мои товарищи в плане спиртного были настоящими бойцами, а мне хватало пары рюмок, чтобы ощутить волшебное счастье бытия. Но нашему режиссёру эти забавы не нравились. И однажды он сделал нам серьёзное внушение: «Не понимаю, как вы можете себя так вести! Я вас ненавижу и даже презираю. Каждому отправлю в театр „телегу”». А потом повернулся к Евстигнееву: «Женя, сегодня я не смог выбрать ни одного трезвого дубля…» Посмотрел на меня: «А ты, Талызина, вообще монстр!» Повисла напряжённая пауза. И второй режиссёр Володя Досталь покачал головой: «Нехорошо получилось, ребята! А тебя, Валька, больше всех видно!»
Настроение у всех на нуле, но работать всё равно надо. А в перерыве мои друзья снова пошли за угол, но меня не позвали. «Вы что? Решили меня выкинуть?» – с обидой говорю Буркову. А он смеётся: «Валька, ты выпьешь на копейку, а покажешь на рубль!» И Женя, добрая душа, сказал: «Да налей ей!» Я дала слово больше «не выступать», но не удержалась.
Наш прекрасный оператор Володя Нахабцев пять часов по нам выставлял свет. Мы все на улице, озябли как суслики. А чудесный мхатовский артист Алексей Грибов на этом холоде весь съёжился, втянул голову в плечи, а под подбородком у него свисал такой морщинистый зоб. Что на меня нашло? Я схватила великого артиста за эту сморщенную кожу с возгласом: «Ах ты, мой хорошенький!» Бурков с Евстигнеевым просто поползли. А Рязанов бросил на меня удивлённый взгляд.
Грибов был, конечно, великолепным артистом. И чувство юмора у него присутствовало. Про него ходили смешные истории. Одна из них – готовый сюжет для комедии. Однажды я подошла к артисту и расспросила его по существу: «Алексей Николаевич, а правда ли говорят, что вы в Сандунах на пару с Ливановым открыли банку шпрот и пустили в бассейн?»
«Это вы что, мне в любви объясняетесь, что ли?»
– Ну, во-первых, не шпроты, а во-вторых, не с Ливановым, а с Николаем Боголюбовым, – улыбнулся Алексей Николаевич. – В то время Боголюбов как раз снялся в «Великом гражданине». Он был очень, очень знаменитый, слава его гремела по всей стране, его узнавали на улицах. История произошла весной, у нас было очень хорошее настроение. Мы с ним пошли в ресторан «Метрополь», замечательно посидели, выпили и пошли раков покупать. А мы знали, что за «Метрополем» одна красивая женщина, высокая, наверное, прибалтийка, звали её Линда, этих раков продаёт. И мы ещё взяли водки, подошли к ней и купили два килограмма живых раков. И не знали, куда податься… И тут нас осенило: отчего бы нам не пойти в Сандуны?
Я слушала этот рассказ, затаив дыхание.
– Мы перешли дорогу и оказались в бане. Для начала выпили водки, а потом решили, что мы пойдём помоемся, а потом этих раков сварят здесь нам. Кто будет варить раков и где – почему-то мы не видели в этом ничего сложного. Куда больше нас волновала участь бедных раков, которые, как мы рассудили, могут задохнуться, пока мы будем мыться. Значит, надо их пустить в воду. Сказано – сделано! Мы подошли к бассейну и два килограмма живых раков выпустили в воду. Что тут началось! Все стали выскакивать, кричать, звать администрацию. Воду пришлось спускать, раков выловили. Был шум, гвалт. Мы не могли понять, что происходит. Мы думали: ну, раки в бассейне, мы потом бы их выловили и сварили. Пришёл директор Сандунов и спросил: «Кто это сделал?» Я, конечно, выставил Боголюбова, который снялся в «Великом гражданине». Директор посмотрел на нас очень выразительно и сказал: «Идите». Мы забрали свои бутылки и ушли».
Когда мы закончили съёмки, я имела глупость спросить Эльдара Александровича: «Скажите, ну какая разница между мной и Евстигнеевым?» Он ответил не задумываясь: «Я тебе скажу: у Евстигнеева три дубля и все разные, а у тебя три дубля и все одинаковые». И я опять про себя подумала: а зачем разные, когда нужен один дубль, единственный и именно такой, как я его сделала. Я безошибочно чувствовала эту девочку. И потом мне Нина Скуйбина сделала комплимент: «Валя, ты всех там переиграла. Я говорю серьёзно».
Потом Эльдар Александрович скажет обо мне: «Я трижды приглашал Валентину Талызину сняться в моих фильмах. Не забуду нашу первую встречу в фильме „Зигзаг удачи”, потребовавшую от актрисы определённого мужества. Она сыграла приёмщицу фотоателье Алевтину В сценарии говорилось, что Алевтина – „женщина молодая, энергичная, незамужняя и, к сожалению, похожая на своего папу”. Уверен, что не так уж много нашлось бы актрис, которые добровольно согласились бы себя обезобразить, как это сделала Валя. Смелый был шаг! Амплуа в кинематографе действует гораздо сильнее, чем в театре. Но Талызина пошла на риск и победила. Она создала образ, в котором при всей внешней некрасивости была бездна человеческой нежности, доброты и достоинства».
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});