постоянно пахло. Все квартиры доставались Бобу за гроши, они предназначались для дворников – нужно было выносить мусор, подметать на этажах да чинить туалеты, но он хреново справлялся, а может, ему просто было неохота, поэтому мы вечно переезжали.
Его сослуживец Пэт говорил, что, в любом случае, Боб заработал деньги не на этом. Он говорил, что Боб разбогател, подбирая вещи, «которые падали с грузовиков». Какое-то время я не понимала, что он имеет в виду, все-таки Пэт был англичанин, и я ему не поверила, ведь я знала, что он не бегает ни за какими грузовиками, чтобы ловить падающие вещи. Он почти все время был дома, сидел за кухонным столом, напялив свой старый серый кардиган, кроме того, он не мог бегать – из-за хромоты. Это было мое преимущество: если я уворачивалась от его рук, то всегда обгоняла его, но у него была быстрая реакция, он притворялся, что смотрит в другую сторону, и вдруг бросался на тебя; когда я была маленькой, он мог одной рукой удерживать меня, а второй вынимать ремень. Думаю, поэтому я научилась так быстро бегать.
Он говорил, что повредил ногу на войне, но правительство – что типично – отказалось назначить ему пенсию. Он всегда был против правительства, любого, говорил, все это одно дерьмо; но пойми меня правильно – коммунизм он тоже на дух не переносил. Он слышать не желал про пособия, хотя это и был реальный коммунизм в его понимании. Его дружок Пэт любил потрепаться про рабочий класс, мол, они с Бобом его представители, но мне это было просто смешно. Рабочий класс, как же. Боб работал меньше малого. Он все время занимался тем, что придумывал, как бы не работать; любого человека с постоянной работой он считал придурком номер один. Он и профсоюзы в грош не ставил, вообще не сочувствовал, говорил, из-за них все только дорожает, никакого проку. Когда были забастовки на телевидении, он полицию поддерживал, и это было прикольно, потому что, как обычно, он и их ненавидел до печенок.
Короче, до меня не сразу доперло, почему у нас то сразу пять телевизоров, то ни одного, то восемь радиоприемников, то один. Иногда это были тостеры, иногда магнитофоны, не угадаешь. Вещи появлялись и исчезали в нашем доме как по волшебству. Я получила ремня за то, что разболтала в школе про пять теликов и привела одноклассницу домой поглазеть. Боб взбесился не на шутку. «Я научу тебя держать рот на замке, дрянь», – приговаривал он.
Впрочем, его много чего бесило до белого каления. Он как будто сидел весь день за столом, курил «Блэк кэт», только их, и ждал, когда что-нибудь стрясется и взбесит его, а мама весь день гадала, что же это будет, и старалась предотвратить.
– Обходи его! – говорила она мне. – Зачем ты все время лезешь на рожон? Представь, что он – как закрытая дверь. Ты бы не стала ломиться в закрытую дверь по своей воле, правда же?
В те годы я думала, что раз она так говорит, значит, принимает его сторону, но теперь я вижу, что она просто пыталась уберечь меня от частой порки.
Я ненавидела его до колик. Часто я лежала ночью без сна, воображая все самое ужасное, что могло с ним случиться, как он провалился в люк канализации и его сожрали крысы, например. В нашей квартире тоже водились крысы, ну мыши – точно, и Боб не позволял матери разбрасывать яд, потому что мыши его съедят, а их потом могут съесть его кошки, хотя на моей памяти они никогда не ели мышей. Когда его не было дома, что случалось нечасто, я наступала кошкам на хвосты и носилась за ними со шваброй. Я не могла никак навредить ему, но испоганить жизнь этим противным тварям точно могла. Я до сих пор на дух не переношу кошек.
Конечно, кошек жалко, но тогда я проделывала все это, чтобы побороть страх перед ним. Помнишь ту историю, все газеты писали, шесть или семь лет назад? Про одну женщину с маленьким сыном, которая вышла замуж за какого-то мужика, и через некоторое время они убили мальчишку где-то в лесу. Они сказали ему, что едут на пикник. Фотография бедняжки просто доконала меня. Муж не хотел, чтобы он с ними жил, и мать, видимо, пошла у него на поводу. Я была уже большая, мне было почти тридцать, но, когда я это прочла, меня пробил холодный пот и мне потом долго снились кошмары. Мне казалось, словно это случилось со мной, только я об этом не догадывалась, – знаешь, как будто ходишь во сне и вдруг просыпаешься на краю обрыва. Я всегда больше боялась Боба-добряка, чем Боба-в-гневе. Ведь это как будто знаешь, что в шкафу сидит монстр, только увидеть не можешь.
Мама вышла замуж за Боба после смерти отца, тогда мне было года четыре. Не знаю, зачем ей это было надо. Мама не была религиозна, ничего такого, мы не ходили в церковь, но она верила в некий порядок вещей – в «судьбу», – она сама так говорила. Когда я спросила ее, почему она за него вышла, она сказала, что так суждено. Я не знаю, кем суждено, – но у этого персонажа точно не все в порядке с чувством юмора. Мать так и не поняла, что некоторые вещи – просто слепой случай. Когда мне было двенадцать примерно, я решила, что лучше всего думать о Бобе именно так: это – неприятный случай в моей жизни, вроде автокатастрофы, просто мне не повезло. Мне приходилось с ним жить, но как со сломанной ногой, не как с человеком. Я просто перестала ломать голову, что его обрадует, а что разозлит, потому что все равно никогда не угадаешь, я перестала считать, что это вообще имеет ко мне отношение. Если он бил меня – я относилась к этому, как к погоде: сегодня льет, завтра нет. Он бил меня не за дело, как я думала раньше. Он бил меня, потому что это сходило ему с рук, и никто не мог ему помешать. Именно поэтому, как правило, люди поступают гнусно – из-за безнаказанности.
У матери была куча идей. Она всегда штудировала задние обложки журналов, все эти объявления про то, как начать собственный бизнес в домашних условиях и заработать десятки тысяч. Она пробовала кучу всего: рассылала письма, ходила по домам, продавая журнальные подписки, энциклопедии и прочее, пыталась даже заняться рукоделием, составляя сухие букеты из присланных ей компонентов. Однажды она даже взяла