Читать интересную книгу Наследница Кодекса Люцифера - Рихард Дюбель

Она почувствовала, как он схватил ее и прижал к себе. Один из солдат неожиданно оказался прямо рядом с ними и потянулся к Брахе. Но тот выпустил Александру, сделал резкое движение, и солдат оказался на земле, лицом вверх. Брахе сжимал В руке его копье. Одно долгое мучительное мгновение они смотрели друг на друга, но потом Брахе отбросил копье прочь.

– Брахе, ты свинья… – прохрипел мужчина на земле.

– Идем, – сказал Брахе и высоко поднял Александру, как будто она была ребенком. – Я держу вас. И не уроню.

Солдат на земле пополз в сторону, чтобы забрать свое копье. Второй крикнул:

– Стой, Брахе, или я засажу болт прямо в твой проклятый череп.

Но Брахе не остановился. Он внес Александру в открытую дверь. Она вцепилась в него и не сводила с него глаз. Она видела, как он улыбается. Солдат так и не выстрелил.

– Я убью это животное! – услышала она прерывающийся голос.

– Перестань, – проворчал второй. – Нам было приказано просто охранять его и его отряд. Генерал желает сам решить, что с ними делать. Или ты хочешь, чтобы профос[31] надрал тебе задницу за то, что ты не выполнил приказ? Предатель того не стоит.

– А если эта баба поможет ему сбежать?

– Ну ты и дурень: он же не уйдет без своих ребят. Брахе все еще считает себя офицером!

Александра не слышала, сказали ли солдаты что-то еще. Войдя в дом, Брахе поставил ее на ноги, и она опустилась на пол. Он встал на колени рядом с ней.

– Я не уроню вас, – снова прошептал он.

Она обвила его руками и приникла к нему, и неожиданно, но очень естественно он прижал свои губы к ее губам. Ощущение глухоты исчезло, и гул в ушах тоже. Внезапно она позабыла обо всем, кроме желания ответить на этот поцелуй.

Ей было безразлично то, что до сегодняшнего дня она не видела этого человека или что окружающие обращались с ним и его людьми как с последним отребьем. Ей было безразлично, что его обвиняют в смерти короля Густава-Адольфа. Что такое смерть короля по сравнению со смертью невинного ребенка? Ей было безразлично, что стражи перед полуразрушенным домом знают, чем они с Брахе занимаются. И прежде всего, ей было безразлично то, что там, куда Брахе принес ее, стоял такой же запах, как и повсюду, – запах разрушения и смерти… То, что возникало в ней, было сильнее смерти. Во второй раз Самуэль Брахе появился в последнюю секунду как спаситель, только теперь он уберег ее не только от насилия и смерти, но и от кое-чего похуже: от убеждения, что надежда умерла. Она уже стояла перед входом в свой личный ад, но присутствие Брахе не дало ей сделать последний шаг вперед. Надеяться означало просто идти дальше, даже если это казалось безнадежным. Надежда рождалась из себя самой.

В темноте дома они срывали одежду с тел друг друга.

Надеяться означало просто идти дальше. Надеяться означало не сдаваться. Надеяться означало позволить искре жизни продолжать тлеть где-то в уголке души, а затем, когда она внезапно ярко вспыхивала, бросаться в огонь. Надеяться означало противопоставлять каждой смерти столько жизни, сколько возможно.

Александра привлекла Самуэля к себе, он зарылся лицом между ее грудями, и она содрогнулась, будто уже стояла на пороге экстаза. Она позволила лифу платья соскользнуть с рук; он дрожащими пальцами распустил завязки ее юбки, и та упала на пол. Извиваясь, она вылезла из сорочки, которую он уже спустил ей до бедер. Она услышала его стон, когда он прижался ртом к ее лону. Затем она тоже встала на колени, зажав его копье и руке, и если бы она висела на нем над пропастью, то и тогда не хваталась бы за него отчаянней. Его поцелуи отдавали плохой нищей, ее – скорбью и грустью, но это не имело значения: для обоих они были сладкими. Вместе они упали на пол, она почувствовала его руки на своих грудях, и те с такой силой напряглись, что почти причиняли боль; она почувствовала их на своих ягодицах, и ее бедра рванулись ему навстречу; она почувствовала их на своем лоне и застонала, так громко, будто закричала. Он шептал что-то, чего она не понимала, и она шептала ему что-то в ответ, не понимая, что произносит. Она потянула его к себе, повернулась, чтобы затащить на себя, широко развела ноги, чтобы дать ему войти; ей необходимо было ощущать его в себе, охватывать его, она нуждалась в древнейшем чувстве человеческого единения, и связанная с ним сладострастная, откровенная, ликующая жизнерадостность принесла понимание того, что смерть – конец только существования, но не жизни… Она попыталась управлять им, так как не могла больше ждать… И почувствовала, как он выгнул спину, и горячая жидкость внезапно брызнула на ее тело, на грудь… на бедра и на лоно, и это соприкосновение оказалось последней каплей в озере бушующих чувств, и трепещущего желания, и искрящегося наслаждения. Озеро вышло из берегов, потянуло ее за собой, хоть она не была готова к этому, и омыло, пульсируя, ее тело. Ей показалось, что каждый отдельный волосок, каждая клеточка кожи, даже слезы в ее глазах сейчас взорвутся. Она вцепилась в него и закричала бы, будь у нее голос. И вдруг она снова почувствовала его в себе, все еще твердого, все еще раскаленного, приняла его жар, снова почувствовала пену, которая в мгновение ока закружила ее во втором пике; ей показалось, что ее одновременно посадили на кол и колесовали, но при этом соединили с чем-то еще, что она теперь – нечто большее, чем один человек… И Александра едва не зарыдала, когда последняя дрожь сотрясла ее тело, поскольку никакое иное проявление чувств не было достаточно сильным, чтобы точно передать тот восторг, который она испытывала. Такое, до сегодняшнего дня, с ней случалось лишь однажды…

Его вес перестал давить на нее, но вместо того чтобы встать и одеться, он лег рядом с ней. Было настолько холодно, что от их мокрых от пота тел поднимался пар; однако ей было так жарко, что она отодвинулась от него – не потому, что прикосновение его кожи было неприятно, а потому, что ей нужен был воздух, чтобы не сгореть.

– Кто такой Кёнигсмарк? – спросила Александра через некоторое время, в течение которого никто из них не ощущал потребности говорить.

– Генерал Ганс Кристоф фон Кёнигсмарк, – уточнил Самуэль. – Ты еще никогда о нем не слышала?

– Нет.

– Откуда ты родом?

– Из Праги.

– Благословенная Богемия…

– Богемия знакома с Торстенсоном.

– Ах да… Фельдмаршал, который усилил армию, завербовав в нее полумертвых от голода крестьян, а вместо денежного довольствия выдал им разрешение на грабеж… Чьи солдаты все еще перекапывают кладбища в захваченных городах и снимают у мертвецов монеты с глаз и кольца с пальцев… Который во время марша на Ольмюц[32] разрешил солдатам облачиться в снятые с убитых священников рясы и приказал им размахивать католическими хоругвями… а в окрестностях Ольмюца приказал повесить, зарубить или запытать до смерти каждую живую душу.

Самуэль отвернулся и сел повесив голову – Александра не поняла, от стыда ли из-за того, что генерал Торстенсон был шведом, как и сам Брахе, или из-за того, что он, Брахе, был частью этой ужасной катастрофы под названием война и обрекал невинных на такую судьбу.

– Торстенсон, который в Ольмюце позволил своим офицерам по очереди насиловать дочерей богатых горожан, в то время как девушек из менее состоятельных семей отдали в распоряжение солдат… который бы непременно взял Вену, если б в войну не вмешались датчане и его армии не пришлось бы двигаться на север…

– Прекрати! – взвизгнула Александра.

– Кёнигсмарк, – бормотал Самуэль, – это человек, которого боятся даже такие, как Торстенсон.

– Да смилостивится над нами Господь!

– С чего бы это?

Александра закрыла глаза. Самуэль сейчас всего лишь озвучил ее собственные мысли, но все равно равнодушие в его голосе заставило ее содрогнуться. Она напомнила себе о пути через город, по которому пришла сюда.

– А ты? – спросила она. – Ты и твои люди? Сколько кладбищ вы перекопали?

– Единственное кладбище, по которому мы бродим, – наше собственное. Мы несем его в своих сердцах.

– Ты и твои люди подчиняетесь Кёнигсмарку?

– Разве ты не слышала, что у нас нет союзников? Мы никому не подчиняемся.

– Что делает здесь Кёнигсмарк?

– Знал бы – сказал бы тебе. Он спрятал здесь свою армию. Она невелика, и обозов меньше, чем обычно. Я бы сказал, это экспедиционное войско, подходящее для быстрого решительного продвижения. Куда – я не знаю. Мы прибыли сюда всего лишь несколько дней назад, и ты сама видела, что нам не позволено расквартировываться в том районе города, где стоит лагерем армия.

– Призраки Самуэля, – медленно произнесла она. – Отряд проклятых. Самуэль и сам тоже призрак?

Ей пришлось долго ждать ответа:

– Самый проклятый из всех.

– Ты не хочешь говорить об этом, да?

Самуэль приподнялся на локте и посмотрел на нее. Она увидела, что его глаза поблескивают в темноте. Он поднял руку и убрал прядь волос с ее лица.