Шульгина, что мемуарист забыл даже о том, что он сам в марте 17 года в циркулярном информационном рассказе, переданном представителям печати по возвращении из Пскова, говорил о выезде думской «делегации» из Петербурга в 3 часа дня.
Вопреки очевидности версия о «секретной» поездке Гучкова и Шульгина утвердилась в литературе и стала почти общепринятой не только у мемуаристов, но и в работах, претендующих на исследовательский характер. Мы имеем яркий пример того, как на другой день после события рождается легенда. Эту легенду сотворили члены обоих политических лагерей, – конечно, по весьма отличным внутренним побуждениям. Для Шидловского поездка Гучкова так до конца и остается частной антрепризой, предпринятой инициатором ее на свой риск после того, как Родзянко отказался везти проект отречения в форме, якобы предложенной Советом. Неожиданно «пропал куда-то Гучков, назначенный военным министром», – рассказывает Шидловский. Без военного министра было очень трудно принять необходимые меры к успокоению гарнизона, и поэтому «Гучкова искали по всему городу днем с огнем, но отыскать, либо узнать, куда он пропал, не удавалось. Точно так же исчез с горизонта и Шульгин. Спустя день обнаружилось, что Гучков с Шульгиным без ведома временного комитета и Совета рабочих депутатов умудрились похитить на Варшавском вокзале паровоз и вагон и укатили в Псков, откуда весьма скоро возвратились, привезя с собой подлинный акт отречения Государя»70. «Шульгин мне рассказывал, – добавляет мемуарист, – как все произошло».
«Категорически утверждаю, – заявляет с противоположной стороны Суханов, – что Исп. Ком. узнал о поездке только на следующий день, уже получив акт об отречении, не зная, при каких условиях он был подписан, и ничего не подозревая ни о миссии, ни о поездке Гучкова и Шульгина». «Со стороны Гучковых и Милюковых эта поездка была не только попыткой “coup d’état”, но и предательским нарушением нашего фактически состоявшегося договора. Допустим, вопрос о “третьем пункте”, о форме правления, оставался открытым до момента формального окончания переговоров, но ведь Гучков и Милюков предприняли свой шаг за спиной у Совета – в процессе самих переговоров…» В официальном докладе, сделанном Стекловым от имени Исп. Ком. в Совещании Советов и совпадающем с общей оценкой Суханова, можно найти, однако, решительное противоречие с категорическим утверждением, что Исп. Ком. узнал о поездке Гучкова лишь «на следующий день». «Мы на этом пункте (т.е. о форме власти) расстались», – докладывал Стеклов о ночной беседе с 1-го на 2-е марта. «Мы не поставили ультиматума на этом пункте по той простой причине, что слишком хорошо знали, что… русские трудящиеся массы и, вероятно, значительная часть русской буржуазии не будут отстаивать… монархии… во всяком случае… и не сомневались, что в ближайшие дни, по мере того как волны русской революции будут докатываться… до других центров русской жизни… общим кличем русской страны будет “демократическая республика” и поэтому… не добившись от них включения этого пункта, все-таки могли понимать результат наших переговоров так, что они не предпримут никаких шагов, хотя они… не дали никакого ручательства, но большинство министров, с которыми мы говорили, – так как и на другой день эти переговоры продолжались, – нас заверили, что они от этого воздержатся и повлияют и на Милюкова в этом направлении. Вы можете поэтому представить себе, как мы были поражены и возмущены, когда узнали, что Гучков и Шульгин едут в Ставку, чтобы там заключить с Романовыми какой-то договор… Тут-то наш Совет (?) проявил “двоевластие”, ибо дал повеление своим комиссарам остановить поезд, который заказали Гучков и Шульгин, и ни в коем случае не допустить их до поездки. Должен сказать, к чести рабочего класса, что именно рабочие сев.-зап. жел. дорог первые подняли тревогу, узнав о поездке Гучкова, и дали знать Исп. Ком. К сожалению, каким-то образом эти господа проскочили».
Тенденция докладчика выступает определенно, когда он пытается действия Исп. Ком., которые, по утверждению мемуаристов, были предприняты 1 марта в отношении проектировавшейся поездки Родзянко, отнести к осуществленной 2 марта поездке Гучкова и Шульгина. Это «проскочили» становится общим местом. Если Суханов ограничивается осторожным замечанием, что он не знает, как поездка Гучкова была «организована с технической стороны», то остальные мемуаристы того же политического круга следуют за Стекловым и высказываются весьма безапелляционно: Гучков «конспиративно, чтобы не сказать обманом, пробрался в Псков», – утверждает Мстиславский. Тогда же сообщали, добавляет Шляпников, что думские посланцы выехали «на автомобилях». Выступавший в качестве историка революции Чернов, безоговорочно принимая шульгинскую версию, через 15 лет после события говорил, что послы от Думы «контрабандой проскочили через проволочные заграждения революции». И нет никому дела до того, что неоспоримым фактом является установленное уже документом обстоятельство, что посланцы Врем. Ком. выехали не на рассвете, а днем, не на автомобиле, а поездом. Французский посол уже тогда в дневнике от 2 марта занес более правдоподобную версию: Гучков и Шульгин выехали в 9 часов утра при содействии инженера, ведающего передвижением на жел. дорогах; они получили специальный поезд, не возбудив недоверия социалистических комитетов71. Из непосредственного свидетельства «инженера» мы знаем, что стоявший под парами экстренный поезд ждал выезда делегатов «с поручением особой важности» еще задолго до решения, принятого во Врем. Ком. на рассвете 2 марта. По воспоминаниям Ломоносова, все это происходило совершенно открыто и не сопровождалось каким-либо давлением бдительного революционного ока со стороны железнодорожных рабочих или протестом со стороны руководящих кругов Исп. Ком. Напротив, – утверждает, по крайней мере, Ломоносов, – дело организовывалось как бы по взаимному, даже не молчаливому, соглашению. И, действительно, так выходит, судя по всей внешней обстановке, в которой протекала ответственная поездка в Псков думских посланцев и которая была до чрезвычайности далека от какой-либо конспиративной скрытности.
Перед Следственной Комиссией Гучков показывал, что он телеграфно уведомил ген. Рузского о своем приезде, но для того чтобы на телеграфе не знали о «цели» поездки, он пояснял, что едет «для переговоров по важному делу, не упоминая, с кем эти переговоры должны были вестись». Этот секрет полишинеля не раскрывается в опубликованных документах, т.к. среди них нет, странным образом, указанной телеграммы, но вся телеграфная переписка Ставки и штаба Северн. фронта не оставляет никакого сомнения в том, что приезд думской делегации носил совершенно официальный характер и мотивировался необходимостью непосредственных переговоров с Царем. По дороге Гучков послал другую телеграмму – ген. Иванову, «так как желал встретить его на пути и уговорить не предпринимать никаких попыток к приводу войск в Петроград»72. Гучков утверждал даже, что «дорогой пришлось несколько раз