в животе толкались все сильнее. Вдруг Софья задумалась, если все малыши пинаются у мам в животиках, значило ли это, что все люди на земле пинали беременных? Похоже, что Вадим слишком плохо на нее влиял. Софья залилась краской, смутившись своих же мыслей.
Через час приехал Михаил Семенович, чтобы они вместе подумали.
— Нет, ну, здесь нужна осторожность, — Воронцов почесал аккуратную бороду, — по какой-то причине Вадим не отправил иностранцам буклеты. В газетах тоже ничего не писал.
— Он не любит хвастаться. Реклама только, когда все готово, — Софья разлила из расписного фарфорового чайничка ароматный зелёный чай, — я его не понимаю. Иногда, он кажется очень простым, открытым, даже заботливым. Такой мягкий слой.
Воронцов откинулся на спинку мягкого кресла, внимательно слушая. Молодой Беркутов интересовал не только его, но и многих в империи. Такое поистине революционное видение в промышленности и успех в финансах, позволили всей империи чуть сдвинуть баланс в мире.
— Но под этой мягкостью, словно стена. Так я по началу думала, а потом поняла, что это не стена, это основание. Это его убеждения, представление и понятия о мире. Чтобы я не спросила, он всегда знает ответ, на политику, искусство, погоду, музыку, соседей по губернии, что модно в Петербурге, что модно и интересно в Париже, чем живет Лондон, — Софья ударила по воздуху ребром ладони, — так не бывает. Даже заменяя его с телефоном под боком, я не понимаю, как он знает все. Хуже того, он никогда не спит.
Воронцов подавился чаем.
— Это как?
— Вот так, прости за грубость, выполняет супружеский долг, а потом уходит опять работать. Я несколько раз видела, как он сидит и пишет книги, учебники если быть точнее. Я незаметно проникла к нему в кабинет, чтобы посмотреть, это были учебники по химии, для Кавказского университета. Вот откуда? Откуда он все знает? Я верю, что его совершенно ничего не может удивить. Он словно держится в этом мире только за самые простейшие мелочь, только в них находит для себя смысл.
— Какие мелочи? — Воронцов нахмурился. Он как отец хотел для дочери счастья и все эти годы думал, что счастье она и получила. Ту свободу которую хотела, того авантюрного мужа, которого ждала и о котором читала в запрещённых романах Дюма.
— Да самые простые: вкусные блюда, пошлые анекдоты на балах, музыка и картины. Он открыл художественную академию, только для того, чтобы слушать музыку и смотреть на картины.
— Ну позволь, это же совершенно нормально. Так каждый делает, — Воронцов вспомнил многочисленные похода в театр или на балет.
— Для тебя, да и для всех нас, это целое событие! Событие, которое несёт сакральный смысл, возможность пообщаться с людьми, похвастаться, найти друзей, — объясняла Софья, — но не для Вадима. Для него это еще одна возможность поработать, при этом приятно послушав музыку. Где я вижу живого человека, он словно видит все риски и выгоды для дела. Для него все, все мы, просто функции.
Софья руками начала показывать в воздух, словно представляя людей:
— Вот светлейший князь воронцов, у него есть хорошая дочь, и он целый генерал-губернатор, а вот мэр города Мариуполь, он не такой богатый и значимый, вот император всероссийский, он, он пока недосягаемый.
— Ну, — немного растерялся Михаил Семенович, — он же не машина, как эти его паровозы, должно же быть что-то человеческое?
— Я даже не знаю. Он словно делает все, что не касается работы потому что так надо, а не потому, что он так хочет. Вот например съездить куда-нибудь по России с дочками, так он заранее все расчетает, когда мы примерно устанем от Мариуполя, когда ему будет удобно. Даже поездка в Оренбург на похороны Бориса Владимирович, Вадим словно заранее рассчитал, сколько ему осталось на свете жить и освободил место в графике для поездки. А этот его поход? Так я же видела, как он договаривался и готовился еще годы назад. Его ничего не волнует кроме работы, — Софья в бессилии повесила голову.
— Доченька, милая, что же такое ты говоришь? Я же вижу, как он о тебе заботиться, — Михаил Семенович подошел к Софье и поцеловал в щеку, — а как души не чает в Машеньке и Дашеньке. Они же такие умненьки, красивенькие, прям лучшее от вас.
У Софьи дёрнулись плечи.
— То есть, ты считаешь, что я не умная, а Вадим не красивый?
Воронцов деловито развел руки.
— Ну раз вы не пошли в меня, то хоть внучки.
— Ах, батюшка, ну вы и старый жук! — хитро и беззлобно улыбнулась Софья и встала.
— Ну вот не надо! Как с внучками остаюсь, так сразу себя молодым чувствую! — попятился от дочки Воронцов.
— Ну раз не старый, то сможешь убежать! — и она бросилась за отцом по кабинету.
Они оба хохотали, пока Софья не поймала отца в объятия.
— Ой, — схватилась она за живот.
— Что такое? — сразу насторожился Михаил Семенович.
— Пинаются.
— Иди отдохни, я может и старый, но тебе сейчас точно бегать не нужно, — опомнился Воронцов, — а с работой я и сам разберусь.
***
11 января 1846 года. Англия. Лондон
Уголь изменил туманный альбион. Уголь стал частью быта, проникнув в праздники. Его дарили детям на рождество за плохое поведение, первый гость в новом году, должен был приходить с углем в кармане.
Под влиянием угля, туман на альбионе превратился в дым. Раньше, жители Лондона избегали только Темзу, захламлённую помоями и нечистотами, отчего дышать рядом становилось невозможно. Уголь же только добавил веселья, добавив в туман коричневый, красно-желтый и зелёные цвета. Плотность тумана дошла до такой степени, что люди, которые сидели в театре на задних рядах не видели представления.
Из-за постоянной работы заводов и топки каминов Лондон постоянно находился во мраке. Люди не видели друг друга на расстоянии больше нескольких метров, а любая белая одежда пачкалась моментально.
Тем страннее выглядела пара дам, гулявших по вечернему Лондону. Одна, темненькая и во