А между жирных ляжек ход
Виднелся прямо в ад!
Дрэкс-кэкс, букс-друкс, ца-да-ца-да,
Уродливей, чем у нее, не видел я лица!
Губами впившись во все то,
Чем так гордился я,
Всей тушой терлась об меня,
Как шалая свинья.
Плевался я, ругался я,
Слюною исходил.
Проказник ж мой — вот шалопай! —
Свое не упустил.
Ой-ли, ой-ли, трэкс-кэкс-бра,
Мной забавлялась она до самого утра.
Не помню, как остался я
После такого цел,
И много лет прошло с тех пор,
Как сдуру ошалев,
Рискнул и в дальние пески
Пустился в путь я вновь,
Но снова, как и в первый раз,
Не та была любовь.
Трэкс-кэкс, букс-друкс, дзынь-дзен-нза,
Все та же овладела мной замшелая «хунза»!
Не страшны мне ни зной пустынь,
Ни мрак, ни холода,
Динклтаунский большой хадавл,
Огонь, медь и вода.
Пугает мысль меня одна —
Как ноги унесу,
В ту ночь, когда из-за холмов
Вдруг выйдет Мирассу!
Дрэкс-кэкс, букс-трукс, киза-коза-кус,
Охочей до мужчин «хунзы» смертельно я боюсь!
Каждый припев находил у аудитории самый восторженный прием. Мужчины-дарсайцы громко топали, издавали не всегда пристойные выкрики, раскатисто, с нескрываемым удовольствием отрыгивались.
Герсен постарался как можно незаметнее, бочком, пробраться поближе к входу в кухню, откуда можно было удобнее рассматривать посетителей ресторана. Некоторые из них были в обычной веганской одежде, другие — облачены в традиционное дарсайское белое одеяние с таббатом на голове. Особое внимание Герсена привлекли двое за столиком у противоположной стены, один из которых был очень внушителен и на удивление спокоен, черт лица его не было видно за низко опущенным таббатом, другой — намного помельче, сидел к Герсену спиной и свои слова подкреплял весьма невыразительными, даже какими-то робкими жестами.
Кто-то уткнулся в Герсена и оттащил чуть в сторону. Повернувшись, он увидел злобно-язвительное лицо мадам Тинтл.
— О, это вы, наш пылкий журналист! Вы пришли встретиться со своим приятелем?
— Кого из моих приятелей вы имеете в виду? — вежливым тоном спросил Герсен.
Хитрая и злобная улыбка мадам Тинтл проявилась не в мимике лица, а в движении пышных усов.
— Откуда мне знать? Для меня все искиши на одно лицо. — Герсену оставалось только догадываться о том, что на жаргоне дарсайцев искишами называют всех, кому не посчастливилось родиться на благословенной планете Дарсай. — Возможно, вы его увидите несколько позднее. Или вы, может быть, пришли полюбоваться искусством Неда Тиккета?
— Вовсе нет. Просто мне пришло в голову поговорить с вами в отношении того, о чем мы с вами не так давно договаривались. Вспомнили? Например, хотя бы о том, все ли из находящихся сейчас в зале являются вашими постоянными клиентами? А кто вон те двое, что сидят в дальнем конце зала?
— Я их не знаю, они совсем недавно прибыли с Дарсая. Может быть, это как раз те ваши знакомые, встречи с которыми вы ищете?
— Зал настолько тускло сейчас освещен, что мне не удается различить их лиц.
Улыбка мадам Тинтл трансформировалась в откровенно враждебную ухмылку.
— А почему бы вам не подойти к ним и засвидетельствовать свое почтение?
— Неплохая мысль. Обязательно воспользуюсь вашим советом, только чуть позже. Вам что-нибудь известно в отношении Тинтла? Я прослышал, что его отослали отсюда с каким-то поручением.
— Так это правда? Тинтл был вне себя от ярости. Он так плясал весь вчерашний вечер, что только пятки сверкали.
Певец закончил следующую песню и в знак одобрения получил очередную порцию топота и отрыжек. Мадам Тинтл неодобрительно фыркнула.
— Кто выступает следующим? Сопляк Тиккет? Следите внимательно. Этот номер здорово вас развеселит!
Мадам Тинтл брезгливо отвернулась и направилась к кухне, расталкивая плечами зрителей и не удосуживаясь не только извиняться перед ними, но и вообще не удостаивая их каким-либо вниманием, будто это были деревянные колоды, мешающие ей пройти. Герсен же снова стал внимательно разглядывать тех двоих, что сидели напротив. Худощавый, действительно, по всей вероятности, был Оттилем Пеншоу. Но кто был второй?
Раздалась громкая барабанная дробь, и в круг, образованный зрителями в центре ресторанного зала, выбежал высокий худой дарсаец с под стать туловищу длинными тонкими ногами, в плотно облегающем все тело трико в черных и горчичных ромбах. У него были длиннющие жилистые руки, продолговатый, судорожно подергивающийся нос спускался едва ли не до самого кончика далеко выдающегося подбородка.
— Вот и подошло время нашей главной потехи, — стал нараспев декламировать длинноногий, в такт своим словам ритмично рассекая со свистом воздух ударами кончика плети, приводимой в движение едва заметными движениями жилистой кисти. — Зовут меня Никити Тиккет. Вкус воды впервые в жизни ощутил у Источника Уобберс, а подчинять своей воле непослушный ремень научился у Роли Тэтвина. Плеть поет в моей руке. Она не знает усталости, — кто желает сплясать под ее мелодию? Кому по душе радостно прыгать под музыку, исполняемую тщательно выделанной кожей? Эта музыка нежна и изысканна. О — вот они, наши танцоры!
Как зачарованный, Герсен не сводил глаз с двух дарсайцев в дальнем конце помещения. Теперь он уже совершенно отчетливо видел, что один из них — Оттиль Пеншоу. Другой — он даже про себя не отваживался произнести это имя — может быть, вот это и есть сам Ленс Ларк?
Из ниши в стене позади столика, за которым сидели эти два дарсайца, вышла мадам Тинтл. Зайдя к столику сбоку, она низко склонилась в почтительной и одновременно с этим надменной позе и что-то прошептала, сделав при этом отрывистый жест оттопыренным большим пальцем. Оба дарсайца, как по команде, повернули головы в сторону Герсена, но тот, своевременно поняв смысл жеста мадам Тинтл, мгновенно спрятался за спины других зрителей.
— ... Гоп, гоп, гоп! — кричал Нед Тиккет танцорам, громко щелкая кончиком длинного бича у самых их ног. — Ну-ка живее, живее! Пляшите под музыку кожи! Повыше колени! А теперь повыше пятки! Вот так, хорошо! Ну-ка еще выше! Покажите-ка нам свои пяточки! А теперь подбросьте повыше мишени — так чтоб все видели! — На танцорах были короткие трусы в обтяжку с вышитыми сзади ярко-алыми дисками. Двое из танцоров были дарсайскими мальчишками, третьим был Максел Рэкроуз, плясавший с особым проворством. — Гоп, гоп, гоп! — Нагнетал темп Нед Тиккет. — Вот так у нас танцуют в «Сени Дудэм»! Как радостно ощущать прикоснование ласковой кожи! Такой упругой, такой звонкой! Гип-гип-ура! Так — вот так — еще раз вот так! Все выше и выше! И еще задорнее! А теперь каруселью! Нашей родной дарсайской каруселью! Оборот и шаг, прыжок и вперед! Как сладок вкус кожи! О, вот это настоящий праздник моей души! Как великолепно вы пляшете! Вы на самом деле парень, что надо! Шаг — прыжок, шаг — прыжок! Устали — так быстро? А разве имеем мы право портить такую потеху? Ну-ка живее, еще живее! О!!! Точно в яблочко! И откуда только силы берутся? Еще раз в яблочко! Больше нет сил? Сказки! Ну-ка повыше! Не сбивайтесь с ритма! Четко держите ритм! Разве можно прекращать забаву на середине? Ну-ка выше! Вот так получше! Еще лучше! Прекрасно! А разве может быть иначе после трех попаданий в яблочко? Плачьте, но улыбайтесь! Плачьте, но улыбайтесь!.. А теперь можно и передохнуть. — Нед Тиккет резко развернулся на пятках и отвесил почтительный поклон соседу Оттиля Пеншоу. — Сэр, ваша плеть знаменита на всю Ойкумену, не почтите ли вы наше скромное выступление своим участием?
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});