Читать интересную книгу Отель «Ирис» - Ёко Огава

Какое будет его первое слово, когда переводчик обратится ко мне? Я думала только об этом. Что он мне скажет? Грязная свинья? Не полижешь ли пол? Может, раздвинешь ноги?

Переводчик сделал несколько фотографий. Он включил вспышку, навел объектив. Он не слишком хорошо умел обращаться с камерой.

Для него я принимала всевозможные позы. Мне и самой было любопытно, как много разных форм может принимать человеческое тело. Ему требовалось больше веревок, чем обычно, но у него было их в изобилии.

Вначале он меня раздел. В любом случае, это было для него важнее всего. Когда переводчик снял с меня нижнее белье, я начала сознавать, какая я уродина.

Потом он привязал меня спиной к спинке стула. Того самого, на котором он всего час назад сидел и работал. У твердого, из цельного дерева стула только сиденье было из колеи. Заломив мои руки назад, он привязал их к спинке стула, потом опутал веревками всю верхнюю часть моего тела. Он приказал мне двигаться вместе с привязанным стулом. Стул был очень тяжелым, и я шла покачиваясь. Когда Я начинала терять равновесие, веревки больно впивались в тело, отчего я невольно вскрикивала. Не обращая на это никакого внимания, переводчик приказал мне пойти и запереть на ключ дверь в кухню. Убрать со стола чашки. Снять покрывало в спальне.

– Тебе столько раз приходилось делать это в «Ирисе», что ты, должно быть, привыкла?

Стул за моей спиной раскачивался во все стороны, отчего веревки ослабли. Используя все остававшиеся свободными части тела – подбородок, рот, бедра и ноги – я повернула ключ, унесла чашки, свернула покрывало. Стоя рядом, он непрестанно нажимал на кнопку фотоаппарата. Снимал мое искаженное от боли лицо, разлившийся чай, который стекал по моей груди в тот момент, когда я упала, потеряв равновесие.

После того как я исполнила все его приказания, переводчик привязал мои ноги к ножкам стула. Теперь я уже совсем не могла двигаться. Мои конечности были изогнуты неестественным образом, руки и ноги похолодели, стали бесчувственными.

Мне казалось, что я сама превратилась в стул. Моя кожа стала покрытием сиденья, мой жир – подушкой, мои кости – деревом. Мне казалось, что это превращение началось с кончиков моих пальцев.

Переводчик сел на стул. Он улыбался с довольным видом, положив руки на подлокотник и скрестив ноги. Я была вынуждена терпеть это, изогнувшись самым непостижимым образом.

– Тебе тяжело? – спросил он, посмотрев вниз.

Я не могла не только ответить, но даже кивнуть.

– Хорошее сиденье. – Он медленно погладил спинку стула. Я не замечала разницы в том, гладит ли он мое тело или сам стул.

И так было не только со стулом: я превращалась в самые разные вещи – в обеденный стол, в коробку для обуви, в часы с маятником, в умывальник, в мусорную корзину. Он связывал мои руки и ноги, ягодицы, грудь, шею в самых уязвимых местах. И они послушно подчинялись, словно понимали, под каким углом, будучи сжатыми, им быстрее удастся приспособиться. Запястья – к подлокотнику, бедра – к раздвижной двери, пальцы – к круглой дверной ручке, – и так далее до бесконечности.

Веревки исправно выполняли свою роль. Они позволяли мужчине придать моему телу ту форму, какую он хотел. Ни разу они не порвались и не ослабли.

Из-за впившихся в тело веревок мое тело немного покраснело. Не то чтобы у меня появились раны, но боль была ощутимой. Стреляющая, колющая боль распространялась по всему телу. Когда боли в разных местах слились в одну, я погрузилась на дно блаженства. В прихожей я радостно подавала переводчику туфли, в умывальнике подтирала за ним плевки.

Когда он открыл дверь в глубине кухни, я не имела ни малейшего представления, что за ней находится и что последует дальше. Это было узкое, темное помещение без окна. До самого потолка по стене тянулись полки. Воздух там был затхлым и сухим, вонь стояла просто невыносимая: смесь пыли, муки и стирального порошка.

Это оказалась кладовка. Полки были плотно забиты продуктами, а те, что не помещались на полках, громоздились на полу. Консервы, рис, спагетти, мука для выпечки, картофель, растительное масло, специи, сухие бобы, растворимый кофе, бисквиты, шоколад, минеральная вода, вино… Все в невероятных количествах и самых разных видов. Мне показалось нелепым, когда я представила, сколько лет потребуется переводчику, чтобы одному съесть все это. Не выдерживающие тяжести веса полки в некоторых местах прогнулись и, казалось, вот-вот рухнут.

– Заходи туда!

Голос мужчины заполнил маленькую комнату, но за пределы ее не выходил. Когда мы оказались внутри вдвоем, там совсем не осталось свободного места. Он снял с крюка висевшую под потолком связку лука и вместо нее подвесил меня. Луковицы, высохшие настолько, что приобрели цвет карамели, на вид казались очень вкусными.

– Опустись на пол животом, – приказал он мне.

Он превратил меня в креветку, пропустил цепь между веревками, обхватывающими мои запястья, и подтянул ее к крюку. Переводчик обладал недюжинной силой. Не умеющий правильно есть мягкое мороженое, плавающий лишь каким-то своим странным способом, он проявил невероятное искусство, чтобы подвесить меня на крюк. Ему не составило труда поднять девушку.

Меня ослепила вспышка. Вой ветра звучал уже где-то далеко, но все же оставался невероятно сильным. Звук дребезжащих окон и дверей проникал даже в кладовку.

Переводчик приближал объектив к вздувшимся жилам на моей шее, к ничем не прикрытым половым органам, к вспотевшим подошвам. Я не могла рассмотреть его скрытое камерой лицо. Но по его крепко сжатым пальцам я поняла, что он меня бесконечно презирает. Мое тело поворачивалось, совершенно ничего не ощущая. Цепь и крюк с противным звуком терлись друг о друга. От этого боль только усиливалась.

В подвешенном состоянии я вдруг перепугалась, подумав, что никогда уже не смогу избавиться от этого человека. Казалось, что мои запястья вот-вот оборвутся. Я отчетливо представила эту картину, на которую взирала залитыми потом глазами. Кожа начала трескаться, плоть разрывалась, и, казалось, что цепь вот-вот переломает мне кости. Вдруг вместе с резко оборвавшимся звуком мое тело рухнуло на пол. Не знаю почему, но меня больше всего тревожили мои руки, которые я поднесла к глазам и обнаружила, что всё ниже запястья превратилось во что-то немыслимое. Сверху что-то с грохотом упало. Когда я подняла глаза, то увидела, что на крюке висит голова жены переводчика. Ее шея была обмотана знакомым мне шарфом…

Только свет, просачивающийся из кухни, освещал спину переводчика. Я ощущала в звуках ветра присутствие какой-то влаги. Может быть, наконец-то пошел дождь?

Передо мной были мешки с арахисом, банки с консервированной спаржей, склянки с солью. Не произнося ни слова, я зажмурилась и затаила дыхание. Луковицы послушно ждали на полу.

Переводчик заменил пленку. Он вынимал их одну за другой из кармана брюк. Вдруг из угла донесся странный звук: там что-то двигалось. Он сдвинул ногой мешок с рисом, и в глубине кладовки стала видна маленькая коробочка. Это была мышь, попавшая в мышеловку. Совсем еще маленький мышонок.

– Бедняжка.

Хвост у мышонка был прищемлен, и, пытаясь убежать, он даже сдвинул клетку с места. Он жалобно пищал.

– Я должен его наказать.

Возможно, в хвосте у мышонка нет нервных окончаний. В таком случае, если ему удастся вырваться, боль станет еще сильнее. И непременно потечет кровь. Интересно, какого цвета кровь у мышей?

Переводчик взял в руку кнут. Он, оказывается, лежал между кучами из банок с картофельным супом и коробок с кукурузными хлопьями. Я не заметила его, потому что не подозревала, что нечто подобное может находился среди продуктов.

Мужчина хлестнул меня кнутом. Кнут был длинным и гибким. Рукоять, обернутая бархатом, блестела от обильно выступившего и впитавшегося в нее пота. Наверное, точно такой же кнут был у учителя верховой езды, любовника Марии. Когда переводчик им взмахивал, кнут изящно взлетал в воздух, выписывая там замысловатую кривую. Я почти забыла о том, что это орудие предназначено для того, чтобы причинять мне боль. Кнут изящно менял угол, каждый раз принимая новую форму. В узком пространстве он никогда не задевал ни продуктов, ни стен, ни цепи. Каждый удар доставался только мне.

Мое сердце было охвачено не болью, а раздававшимся звуком. Он был чистым и высоким, напоминавшим звучание струнных инструментов. Кнут всегда достигал какого-нибудь участка моего тела, заставляя дрожать все скрытые внутри органы и кости. Я и представить даже не могла, что мое тело может издавать такие чудесные звуки. Мне казалось, что это журчит источник, скрытый где-то в самых его глубинах.

Мышь отчаянно билась, но чем больше она дергалась, тем сильнее мышеловка зажимала ее хвост. Маленькая спинка была совершенно измочаленной. Глаза у мышонка были влажные и совершенно черные. Он непрестанно продолжал скрипеть зубами и попискивать. Кнут взлетел еще раз. Боль пробежала от ключицы вниз по всему боку. После того как звуки струящейся воды прекратились, я издала радостный крик. Он был таким сильным, что заглушил писк мыши.