Читать интересную книгу Пастырь добрый - Попова Александровна

— Дайте воды, — попросил тот бесцветным, мертвым голосом, и Курт невольно подумал о том, что эти слова в стенах Друденхауса произносятся чаще прочих.

— Держите-ка лучше вот это, — разомкнул, наконец, губы Райзе, подойдя ближе и протянув Хальтеру пузатую фляжку.

Ухватиться за плотные кожаные бока тот смог не с первой попытки, едва не выронив, и приложился надолго, зажмурившись и задержав дыхание; по щекам, когда бюргермайстер выдохнул, потекли слезы — быть может, просто оттого, что во фляжке Райзе было не вино…

— Где тело? — бесцветным, сиплым шепотом проронил он, не глядя ни на кого; Курт вздохнул.

— В подвале Друденхауса. Вы сможете забрать его, как только мы закончим разговор.

— Не представляю, о чем мы можем говорить, — все так же тихо и подавленно произнес Хальтер, не поднимая глаз. — Не знаю, что вы хотите от меня услышать, чем я смогу помочь вам…

Курт искоса бросил взгляд на начальника и сослуживцев; те сидели молча, явно не намереваясь более встревать в беседу, и он вздохнул снова, мысленно кроя всех присутствующих не подобающими доброму христианину словами.

— Прошу простить за столь неотступное и личное вмешательство, — заговорил он, присев напротив бюргермайстера, дабы не возвышаться над ним и не создавать у того ощущения придирчивого допроса, — однако же, вам придется рассказать нам, по какой причине состоялась ваша ссора. Значимым может оказаться все, любая мелочь, ведь вы же понимаете.

— Это в самом деле мелочь. — Хальтер помолчал, глядя на фляжку, что все еще держал в руке, и поднес ее к губам снова, приникнув к горлышку на долгих несколько секунд. — Через два дня у него будет… — бюргермайстер запнулся, подавившись словами, и через силу выдавил: — должен быть… был… день рождения. Он хотел коня в подарок. Я сказал — рано. Вот и все.

— И только?

— Да, и только. Иоганн встал из-за стола, не окончив ужина, крикнул, что я считаю его «малышней» и не принимаю всерьез… Знаете, как это бывает… И ушел в свою комнату.

— Как вы обнаружили его отсутствие?

— Как обнаружил — зашел к нему, разумеется, как я еще мог это обнаружить!

— Успокойтесь.

От того, как холодно прозвучал его голос, Курт едва не перекривился сам; Хальтер выпрямился, вперив в него взор почти ненавидящий, и стиснул фляжку так, что побелели пальцы.

— Не говорите мне о спокойствии, юноша! — прошипел он зло. — Вам не понять, что я испытываю, и попрошу уважать элементарные человеческие чувства!

— Во-первых, — сумев выдержать пронзающий взгляд бюргермайстера бестрепетно, возразил Курт, — я вам не юноша, а следователь Конгрегации. И прошу не забывать об этом в дальнейшем. Во-вторых, ваши чувства, как я уже упоминал, в данный момент имеют второстепенное значение, ибо, кроме того, что вы косвенный потерпевший в очередном преступлении, вы — глава этого города, и сейчас должны иметь важность не ваши нервы, а ваши мозги, майстер Хальтер. Кроме чувств отцовских, в вашем арсенале наличествует и чувство долга, по крайней мере, так должно быть.

— По какому праву вы говорите со мной в подобном тоне! — вскинулся тот, однако по тому, какой растерянный взгляд бюргермайстер бросил на молчаливого Керна, было ясно, что упомянутый им тон свое действие все же возымел.

— По праву, данному мне Святой Инквизицией, — окончательно осмелев, отрезал Курт; от злости на блюдущее нейтралитет начальство в голосе прорезалась не ожидаемая им от самого себя жесткость. — А кроме того, я не сказал ничего недозволительного или ложного, а также для вас оскорбительного. Соберитесь, и я хочу слышать в ответ на свои вопросы — ваши ответы, а не истерики или нападки. Итак, пропажу мальчика вы обнаружили утром, войдя в его комнату; так?

Тот не ответил, продолжая буравить его взглядом; Курт кивнул.

— Так. Стало быть, вы пришли к нему рано. Это ваше обыкновенное поведение — являться в комнату сына ранним утром?

— Я шел примиряться, — наконец, с трудом разомкнул губы Хальтер, отведя взгляд в сторону, и приложился к фляге снова, отпив теперь всего глоток. — Мы ссоримся… ссорились нечасто, и я… Словом, я решил предложить ему вроде как сделку — дозволить брать моего жеребца, когда захочет, чтобы учиться владеть седлом, а я подарю ему собственного на двенадцатилетие… подарил бы…

В его горле что-то булькнуло, губы сжались, и Курт поспешно сдвинул брови, вновь приняв строгий облик, не дожидаясь повторных изъявлений горя, каковых снова мог уже не вынести: в одном бюргермайстер был прав — его единственной потерей была смерть родителей в возрасте, уже почти забывшемся, и понять сидящего напротив человека и любого, ему подобного, он не мог, отчего в таких ситуациях ощущал себя несколько не в своей тарелке. Будь Хальтер подозреваемым (вот странность), нужные слова сложились бы сами собою, и чувства были бы иными, но сейчас, в эту минуту, когда говорить надо было всего лишь со свидетелем, испытывались лишь раздражение да еще малая толика злости на собственную нетерпимость, ибо именно разум, к коему он призывал бюргермайстера, как раз и подсказывал, что Хальтер имеет полное право минимум на половину всего, что он наговорил, и что в данной ситуации он достоин похвалы уже за то, что не рвет на себе волосы и не швыряется мебелью…

— Возьмите себя в руки, — порекомендовал Курт, вновь чуть повысив голос. — И отдайте флягу, с вас довольно.

На сей раз тот не возразил ни словом, окончательно ошалев от неожиданной жесткости следователя, и он продолжил поспешно, стараясь не упустить момента, все так же чеканно и почти резко:

— Это случалось ранее? Ваш сын уже был замечен в подобных проявлениях недовольства?

— Убегал ли он раньше? — тускло уточнил Хальтер, уже не поднимая глаз, и чуть заметно дернул плечом: — Нет. Никогда. Он мог спрятаться на чердаке или в гостевой комнате, куда обыкновенно мы не заходим, но он никогда не уходил из дома. Поэтому вы и застали меня в столь… взбудораженном состоянии. Именно потому, что я попросту не знал, чего ожидать от такой ситуации, потому, что воображал себе разное, и… Но такого представить не мог…

— Да, — отозвался Курт чуть мягче; тот медленно поднял к нему мертвый взгляд, и подумалось невольно, что именно сейчас стало очевидным сходство между ним и тем мальчиком, на чье тело он смотрел чуть более часу назад — быть может, именно из-за этого омертвелого, погасшего взгляда. — Да, — повторил он уже едва слышно, — так бывает всегда. Что бы ни происходило вокруг, неизменно кажется, что беда никогда коснется тебя самого или твоих ближних. Все напасти — словно что-то далекое и мнимое, как дикие племена варваров, о которых слышишь рассказы, но которых никогда не видел и не увидишь. Даже когда это происходит, все равно не можешь поверить… Да, — кивнул он снова, увидев недоверчивое удивление в лице бюргермайстера, — я тоже терял родных, майстер Хальтер, и мне ваши чувства не чужды. Именно потому я и прошу вас взять себя в руки: после, когда горе успокоится, когда остынет и станет ледяной коркой на вашем сердце, единственное, что сумеет этот лед растопить, пусть и отчасти, пусть на время, это мысль о том, что виновник наказан. Не скажете же вы, что это не так? Что вас это не заботит? Что мысль о мести сердце не греет?

— Все, что могу, — со сдавленным хрипом выцедил тот. — Любая помощь. Люди, сведения, деньги — все. Наши дознаватели — неучи, это всем известно, а вы сможете, я знаю. Найдите его. Как угодно. Скажите, что я должен сделать, и вы получите это.

— Сейчас вы можете уйти, более мне от вас ничего не нужно — пока. Если в будущем у меня появятся вопросы…

— Хоть среди ночи, — немедленно отозвался Хальтер на его вопросительный взгляд. — Поднимите меня мертвого, если потребуется, только найдите его. Но — его, ясно? Меня не успокоит кто-то, на ком можно отыграться, мне нужен подлинный виновник.

— Разумеется, — решительно заверил его Курт. — Ведь вы лучше кого бы то ни было знаете, насколько добросовестен в расследованиях Друденхаус.

— Дознание ведете вы, майстер Гессе, ведь так? — почти перебил тот и, не дожидаясь ответа, поднялся, уставясь на Керна требовательно и хмуро. — Если мое слово имеет хоть какую-то значимость в этом городе, я желал бы, чтобы и впредь дело оставалось в его ведении.

— Сукин ты сын, — заметил Керн с тяжелой усмешкой, когда Хальтер покинул комнату, и Курт зло огрызнулся:

— От такого слышу.

— А не излишне ли ты волен стал, сын мой? — поинтересовался тот, не взяв на себя труда даже изобразить хотя бы напускного гнева. — Запретить бы тебе таскаться во всякие злачные непотребища, уж больно скверно они воздействуют на твою неокрепшую душу.

— Запретите, — хмыкнул он с откровенной издевкой. — Посмотрим, много ли вы нароете без моих злачных пажитей.

— Не ерепенься, Гессе, — уже серьезно вздохнул тот. — Как ты только что говорил бюргермайстеру, оставь эмоции и подумай о пользе дела; а для пользы дела наилучшим оказалось именно твое участие в этом разговоре. Мне он выговаривал бы до скончания веков, а Дитриха с Густавом и вовсе слушать бы не стал: тут наше давнее знакомство и сотрудничество как раз имеют худое влияние на ситуацию. Ты же человек сторонний, для него не знакомый, да еще и с определенной репутацией, а кроме того… — Керн помолчал, словно собираясь с решительностью, и медленно договорил: — А кроме того, от твоего ректората, видимо, не зря имеется примечание вверять тебе всякое расследование, на каковое ты обратишь внимание. Есть в тебе, Гессе, необъяснимый талант прижимать людей к стенке. И высказываешь, казалось бы, то же, что все, и никаких особых доводов не прилагаешь, однако же — говорят с тобой, как на духу, и делают, что требуется. Сейчас ты заполучил Хальтера за пять минут, при этом ни одного обвинения в сторону Друденхауса им не было высказано и, убежден, теперь уже не будет. И пожелание его я намерен исполнить, причем с величайшим удовольствием: расследование это — твое от и до. Вперед.