Читать интересную книгу Перспективы развития социума - Сергей Шавель

Для поиска адекватных причин следует в мысленном эксперименте поочередно выделять и изолировать каждый из антецедентов, наблюдая, когда событие было бы невозможным, либо имело бы существенно иные следствия. Сегодня такой перебор и условная изоляция отдельных антецедентов проводится в компьютерном режиме на основе математико-статистических методов. [219]

сательная, а объяснительная наука и по примеру естествознания должна сосредоточиться на причинном анализе с тем, чтобы на этой основе реализовать и прогностическую функцию. Именно поэтому он критикует те методы, которые в то время были или казались ему дескриптивными – психологические, феноменологические, исторические, идеологические.

Так, рассматривая идеал как высокую ценность, он спрашивает: «По какому праву Идеал помещают вне природы и науки? Ведь проявляется он именно в природе, стало быть, он обязательно должен зависеть от естественных причин»[220]. Арон признает, насколько по сравнению с описанием «труднее различать признаки и методы собственно социологической причинности»[221]. Характерно, что он не затрагивает известный тезис Дюркгейма: «рассматривать социальные факты как вещи», вызвавший столь бурную реакцию экзистенциалистов (Сартра и др.), бесчисленные обвинения в редукционизме, реификации и т. и. Возможно, Арон понял антиметафизическую направленность и обостренную метафоричность этой декларации, а может быть просто обошел столь чувствительное положение. Что же касается второго инкриминируемого Дюркгейму пункта обвинения – так называемого «социологизма», т. е. понимания социального как sui generis – реальности особого рода, по отношению к индивидууму или их сумме (на что не обращают внимание критики), то Арон с ним согласен, с одним добавлением, что с его точки зрения это «чуждо каузальной проблеме». Вместе с тем по ряду положений он возражает Дюркгейму, приводя собственную аргументацию. Она заслуживает внимания не только в связи с проблемой социологического детерминизма, но и потому, что в наших работах о творчестве Дюркгейма, даже у известного специалиста А. Б. Гофмана, о них не упоминается.

Во-первых, Дюркгейм, по Арону, ошибочно противопоставляет прошлое настоящему, историю – социологии, называя такую альтернативу «темной и, вообще говоря, мало понятной»[222]. На наш взгляд, здесь имеют место нюансы дисциплинарных подходов. Дюркгейм, упрекая Конта за то, что тот в прошлом ищет причину настоящего и фундамент предвидения («закон трех стадий»), имеет в виду возможный переход на позицию историка, даже на позицию, как сказал бы М. Вебер, протестанта-предистинатора. Социолог изучает настоящее и, обращаясь к прошлому – истории институтов, явлений, социальных групп и т. д., – он ищет не предопределение, а «связь времен», преемственность, инварианты и их модификации, т. е. логические акциденции в их причинении к настоящему. Об этом же говорит и Р. Арон, выделяя два типа отношений: а) регулярные взаимосвязи общественных явлений и б) постоянные последовательности двух фактов. «Но в принципе, – считает он, – нет разницы между этими двумя типами отношений, между статистической корреляцией и динамическим законом»[223].

Увы, разница есть и она весьма существенна как для социогуманитарной науки, так и для повседневной практики. Вспомним хотя бы теорему У. Томаса: «Если ситуация определяется как реальная, то она реальна по последствиям». Мы уже говорили, что с нашей точки зрения в обществе нет строго динамических законов, эквивалентных таким законам природы, как закон всемирного тяготения, сохранения энергии, круговорота воды в природе и др. Когда Маркс в предисловии к «Капиталу» писал о законах, которые действуют с «железной необходимостью» (без кавычек), он допустил подмену формальной (чисто логической) импликации материальной импликацией, выражающей реальную связь вещей и событий, что привело к экономическому детерминизму. Маркс подчеркивал: «Существенны сами эти законы, сами эти тенденции, действующие с железной необходимостью. Страна промышленно более развитая показывает менее развитой стране лишь картину ее собственного будущего»[224]. Критика Дюркгейма, кстати, была направлена и против такой абсолютизации прошлого. Сам Арон в предыдущей работе использовал термин «ухрония» – время, которого нет, по аналогии с «утопией» как местом, которого нет. Он писал: «Мы познаем акциденции относительно каких-то антецедентов, т. е. относительно определенного исторического движения, но не акциденции в абсолютном смысле. Речь идет не о том, чтобы описать ухронию, но о том, чтобы вычленить рассказ о становлении, обрисовать различные эволюции, их пересечения и их связи, воссоздать в прошлом признаки политической реальности, пережитые в настоящее время. Для этой позитивной задачи достаточно вероятностных и релятивных суждений»[225]. Напомним, что именно динамические законы – это пример ухронии: они вневременны, ибо всевременны, вечны, не имеют ни прошлого, ни будущего.

Что касается статистических корреляций, то это одна из форм непричинной детерминации. Их значение для эмпирико-социологического анализа преувеличить невозможно в том числе и потому, что корреляции двух и более переменных (также как и ковариации, сопряженности признаков), как правило, сигнализируют о причинно-следственных отношениях двух переменных, например, способностей (тест IQ) и успеваемости (оценки), или же о наличии латентной общей причины. Например, высокий коэффициент корреляции между образованием и зарплатой может объясняться причиняющей ролью профессионального статуса (должности) и/или квалификации, которые в свою очередь детерминируются стажем работы. Учитывая и то, что существуют также и ложные корреляции, можно признать справедливым утверждение, что поиск причин на основе корреляционного, факторного и других видов статистического анализа требует от социолога подлинного искусства. Дюркгейм в ряде случаев вполне его продемонстрировал, хотя в его время база данных была ограниченна учитываемыми статистическими данными.

Следующее замечание Арона касается введенного Дюркгеймом понятия социального вида и связанного с ним допущения о наличии первичного и единственного детерминирующего фактора. Арон справедливо отмечает расплывчатость исходного термина, можно было бы добавить – и его биологизаторскую природу, поскольку имеется в виду плотность населения как основной эмпирический индикатор. Верно и то, что при таком подходе экономика или техника могут быть признаны первичным и единственным (каждый из них) детерминирующим фактором. Что и случилось, когда на смену географическому детерминизму пришел экономический, затем технологический, сегодня выдвигают информационный, генетический и др.

Но главное, с чем не согласен Арон, состоит в следующем: «Как в теории, так и в своей практике Дюркгейм является пленником своего рода реализма, почти метафизического реализма. Социальная целостность должна все свои причины иметь в самой себе. Историческая эволюция в своей совокупности должна быть объяснена одним первичным фактором. Тогда как фактическая наука, особенно каузальная, начинается с анализа, т. е. с расчленения всего на элементы, затем стараются установить их взаимосвязи»[226]. Здесь имеет место некоторое упрощение или огрубление взглядов Дюркгейма, типичное для его критиков и устойчиво воспроизводимое до наших дней. Конечно, он хорошо знал соотношение анализа и синтеза, индукции и дедукции, более того, глубоко проанализировал логические методы «сходства», «остатков», и пр., показал роль эксперимента, выделил метод сопутствующих изменений как наиболее адекватный для поиска причин. Без расчленения и сравнения невозможен был бы поиск причин суицида, выявление особенностей религиозных верований и другие исследования на основе компаративного метода, сохраняющие свое базовое значение и сегодня. Относительно «реализма» важно учитывать, что «номологический раскол» навязали науке неокантианцы, придав ему почти манихейскую дихотомию «или-или». Свою приверженность социологическому реализму по онтологическим основаниям Дюркгейм объяснял на примере религии. Верующий человек не создает для себя религиозные идеи, ценности и учреждения, он их застает готовыми: они существуют до него, значит, вне его, в обществе. Отсюда вывод о неправомерности номинализма («методологического индивидуализма»), определяющего общество как сумму индивидов, действующих «здесь и сейчас». Казалось бы, реализм более приемлем для историка: сохраняя преемственность как социальное наследование, он избегает волюнтаристической детерминации исторического процесса деяниями великих личностей. Безусловно, номологическая дихотомия ложна: если номинализм чреват волюнтаризмом, то реализм – вульгарным социологизмом, с переносом социальных причин и социологических оценок на область индивидуального творчества в искусстве, литературе и др. Учитывая все эти нюансы, важнее вместо однозначного утверждения попытаться выявить, в какой мере Дюркгейм был пленником реализма, а в какой – его добровольным сторонником или даже родоначальником на социологическом поле.