С казни.
Зири пытался спасти ее. Это было бы смешно, если бы не было так трогательно — то, как он присел в подвале под турнирными постаментами, пробуждая в себе храбрость, прихватив свои тупые мечи, предназначенные для тренировок, хотя, они вряд ли могли спасти ее. Постаменты были установлены на Агоре, чтобы народу было удобнее наблюдать, как она умирает; это было зрелище. Мадригал, такая тихая и прямая, как тростинка, такая красивая, заставила всю эту массу походить на животных, а он, тощий двенадцатилетка, думал, что мог ворваться на эшафот и... и что? Высвободить ей руки, разрубить ее кандалы? Город сам по себе был клеткой; ей бы некуда было податься.
Это не имело значения. Он выпустил эфес солдатского меча из руки, еще до того, как его нога коснулась постамента. Мадригал так и не увидела его дурацкого героизма. Она не сводила глаз со своего возлюбленного.
Это было в другой жизни. Зири тогда не понял ее измены или того, куда та могла завести. Куда она привела. Но он больше не был тем безумно влюбленным мальчишкой, и Кару для него уже ничего не значила.
Так почему же его глаза сами потянулись к окну? К ней, в тех редких случаях, когда она спускалась из своей комнаты?
Была ли это жалость? Одного взгляда оказалось достаточно, чтобы увидеть, как она одинока. В те первые дни, в Эретце, она была бледная, дрожащая, словно онемевшая —явно испытывающая потрясение. Это оказалось сложнее, не подходить к ней и не обмолвиться с ней ни единым словечком. Должно быть, она видела это — как все в нем рвалось, чтобы ответить ее горю, ее одиночеству, — и теперь она искала его с тем взглядом полунадежды всякий раз, когда видела, как будто он мог стать ей другом.
А Зири отвернулся от нее. Тьяго предельно ясно дал понять: мятежники нуждаются в ней, но не должны ошибочно доверять. Она была ненадежной и ею нужно аккуратно управлять. Управлять будет он сам.
И вот он, наконец, спустился, чтобы встретить патруль.
— Рад встрече, — сказал Тьяго, вышагивая, словно повелитель дворца. Скорее повелитель руин, но этот глиняный замок был точкой отсчета для величия Белого Волка, он требовал этого, как требовал что-либо — а вернее все, что выполнялось, согласно его воле, до тех пор, пока он не терял интерес и не переходил к чему-то другому, лучшему. У него был бы трон в Астрае, прежде чем он появился бы там и потребовал его себе, и серафимы-рабы, и все, что угодно, любое требование, каким бы нелепым оно не показалось. Зири бы никогда не стал недооценивать Волка.
Тьяго был солдатом до мозга костей. Его войска поклонялись ему, и будут продолжать делать все для него. Он ел, пил и дышал битвами, у него не было другого дома, кроме походного шатра, усыпанного картами, где он разрабатывал очередную стратегию со своими капитанами, или, еще лучше, сам бросался в бой на ангелов, разрывая тех зубами и пуская им кровь.
— Какая безрассудность, — кипятился однажды Военачальник, впадая в ярость, когда его сын был убит и вернулся уже в новом теле. — Генералу не должно умирать на передовой!
Но Тьяго никогда не был тем, кто отсиживался в безопасности, у других за спинами, посылая тех на смерть. Он вел за собой, и Зири было известно не понаслышке, что его бесстрашие распространяется на всех в бою, словно лесной пожар. Вот, что делало его великим.
Теперь, однако, когда химеры висят на волоске продолжения своего существования, казалось, слова его отца были верны как никогда. Когда дозорные вошли в Эретц, он держался позади — с явной неохотой и даже плохо скрываемым недовольством, напомнившим Зири гвардейцев, несших службу в период фестивальных времен. Такое сложно было не заметить, слишком бросалось в глаза. Тогда он был беспокойным, голодным, завистливым Волком. Теперь, когда его солдаты вернулись, он, словно ожил.
Он пожимал им руки, одному за другим, прежде чем остановился перед Белиросом.
— Надеюсь, — сказал он с мрачной улыбкой, чтобы показать, что он нисколько в этом не сомневался, — что вы нанесли тяжкий урон.
Тяжкий урон.
Доказательством содеянного служили они сами, заляпанные брызгами. Кровь: запекшаяся, ставшая темно-коричневой, черной там, где она собралась в складках рукавиц, сапог и копыт. Кровь въелась в каждое ребро и угол полумесяца лезвия Зири; он не мог дождаться, когда же сможет их почистить. Калечащий мертвых. Возможно, здесь было чем гордиться. Когда-то, давным-давно, таковым было послание Военачальника — разрезанное лицо убитого в улыбке. Зири же только осознавал, что чувствует себя дурно, и хотел пойти к реке и искупаться. Даже его рога, которыми он насаживал ангела, налетавшего на него, пока Зири боролся с другим серафимом, были покрыты кровью. Патруль и в самом деле нанес тяжкий урон.
Дозор также защитил селение Капринов от вражеской мести, освободил караван с рабами, вооружил их, и отправил, чтобы те разнесли по свету послание о грядущем. Но Тьяго даже не спросил об этом. Послушать его, так он, похоже, позабыл о том, что в этом мире были химеры, которые не были солдатами — враг или нет — и, что не было ничего, кроме убийств.
— Расскажи мне, — сказал он напористо. — Я хочу знать, какими были их лица. Я хочу услышать о том, как они кричали.
27
ОГРОМНОЕ ДИКОЕ СЕРДЦЕ
Где-то около полудня, дашнагский паренек Рат, все еще нес Саразал, приведя Свеву вниз по крутому лесистому склону в овраг, который был достаточно узким, чтобы быть скрытым под пологом леса, и Свеве подумалось, что бледные ветви, выгибающиеся вверх, напоминали руки девы, которая раскинула их, приглашая в свой танец. Солнечный свет проникал сквозь листву, иногда образуя яркие копья, а иной раз — пестрые кружева, зеленые и золотые, витиеватые и изменчивые. Маленькие крылатые создания дрейфовали и жужжали, поднимаясь ввысь из глубин этого мелкого оврага, который казался отдельным мирком, где чуть ниже можно было расслышать мелодичные переливы журчавшего ручья.
«И все это сгорит», — подумала Свева, прыгая в шелестящие на ветру вьющиеся растения и осторожно спускаясь боком по склону вслед за Ратом.
Пожары были все еще позади них, а ветер с юга уносил с собой дым. Они даже не могли его учуять, но несколько раз поднимались на пригорки и видели, как небо застилает клубящаяся чернота позади них.
Как ангелы могли решиться на такое? Неужели так важно поймать или убить несколько химер, что они решили уничтожить все живое? Почему они этого так страстно желают, просто ради мести?
«Почему они просто не могут оставить нас в покое?» — хотелось прокричать ей, но она сдержалась. Свева понимала, что это выглядело бы совсем по-детски, все эти войны и ненависть были слишком сложными для ее понимания, а сама она была по важности в устройстве мироздания не более чем мотыльком или жалящей мухой, которые летят на свет.