Читать интересную книгу Криминальные сенсации (Часть 2) - Гюнтер Продьоль

— Так ведь мой отец, месье, был бедным поденщиком, у него не было ни денег, ни терпения, чтобы дать мне какую-нибудь профессию. Пока я ходил в школу, то помогал ему в имении, где он работал. Однако у меня там не было будущего. Поэтому в четырнадцать лет я удрал. С тех пор и кочую… летом, по крайней мере.

— А зимой?

— В основном сижу в тюрьме. Там тепло и мало-мальски кормят. В Пон-л'Эвеке, во всяком случае, вполне сносно…

— Итак, у вас есть судимости, — прервал словесный поток старика Бродекен и начал стучать на машинке.

— Да уж хватает… По-моему, тридцать одна, но за точность не ручаюсь. В моем возрасте уже трудно полагаться на память. Да ведь можно по документам точно сосчитать…

Префект оторвался от машинки и недоверчиво покачал головой:

— Тридцать одна судимость?! Не может быть!

— Может, может, — с живостью подтвердил Пьер Розуа, — подсчитайте сами: мне шестьдесят два, а зимой я все время на квартире… Все сходится.

Бродекен тихо присвистнул и с подвохом спросил:

— И что, тоже за кражу?

— Тоже за кражу, — утвердительно повторил Розуа и с сожалением пожал плечами, как будто хотел сказать: а что оставалось делать.

Префект прокрутил валик пишущей машинки на одну строчку назад. Он раньше уже напечатал "имеет судимость", а теперь добавил "за такое же преступление". Затем прищелкнул языком:

— Это вам дорого обойдется, Розуа. Повторные кражи?..

Судья будет беспощаден.

— Но ведь больше пяти месяцев не дадут? — озабоченно осведомился бродяга и принялся на пальцах считать, сможет ли он к весне выйти из тюрьмы.

— Посмотрим, посмотрим, — с ноткой торжественности в голосе проговорил Бродекен; он был явно горд, что занимается преступлением, которое предполагает столь строгое наказание. Префект облокотился двумя руками на стол и пригладил усы:

— Так, а теперь давайте обратимся к обстоятельствам дела. Почему вы, Розуа, вломились в дом господина пастора? Рассказывайте всё, как было, и, пожалуйста, без уверток, я же все равно выведу вас на чистую воду.

— А что здесь выводить на чистую воду, месье? Его преподобие был как раз в ризнице, дверь в дом стояла открытой… Я собирался возвращаться в Пон-л'Эвек, и мне на проезд нужны были деньги. Осень в этом году очень ранняя — уже слишком холодно, чтобы ночевать под открытым небом. Мне пора на зимнюю квартиру…

— Почему же вы к господину пастору?..

— Именно поэтому, я ведь уже сказал. На дорогу мне нужно было что-нибудь из продуктов. Пешком ведь до Пон-л'Эвека недели четыре добираться…

Бродекен сильно стукнул кулаком по столу, так что из чернильницы выплеснулись чернила:

— Черт побери! Что вы заладили с этим вашим Пон-л'Эвеком?1

Розуа испуганно вздрогнул:

— Последние годы я все время зимовал в Пон-л'Эвеке. Там можно жить. У директора Билла доброе сердце, вы понимаете?

Префект Бродекен в отчаянии посмотрел на потолок прокуренной канцелярии:

— Ну, теперь вы мне будете рассказывать, что специально совершали в этом Пон-л'Эвеке преступления, чтобы попасть в тамошнюю тюрьму!

— Во всяком случае, я всегда старался так делать, — скромно ответил Розуа и уставился в пол.

Бродекен что-то отстучал на машинке:

— На этот раз вы наверняка перезимуете у нас, это я вам гарантирую. Ну а теперь давайте рассказывайте наконец, что вы украли у господина пастора!

Дальнейший допрос прошел без каких-либо отступлений. Только когда Розуа подписал протокол и префект Бродекен достал из письменного стола ключи от тюрьмы, старик робко поднял руку и осведомился:

— Месье, пожалуйста, ведь Пон-л'Эвек мое последнее местожительство… Нельзя ли меня перевести туда?

— Место преступления, мой дорогой, — Монтежур. Этого достаточно, чтобы оставить вас здесь. — И, отклонив все дальнейшие возражения, Бродекен доставил старика через дорогу, в местную тюрьму.

Тюрьма, а скорее — обыкновенная кутузка, раньше была коровником, и только недавно, за неимением лучшего, его переделали в тюрьму. Две оштукатуренные стены, возведенные при этом, разделили все помещение на три камеры. На окна, которые и так были слишком узкими, чтобы в них пролезть, местный кузнец нацепил толстенные решетки. Меблировка напоминала о средневековых темницах: в каждой камере было по два тюфяка с соломой, по табурету и колченогому столу, да еще по доильному ведру для естественных надобностей. Печки в наличии не было.

Мысль о том, что ему придется провести здесь зиму, заставила Розуа содрогнуться от ужаса.

Три дня и три ночи просидел Розуа в камере, ни разу не потревоженный префектом. Только деревенский ночной сторож приносил арестованному более чем скудную еду. Утром четвертого дня в окна префектуры ворвался ужасный шум, исходивший из коровника. Розуа разбил в щепки стол и табурет, расколотил табуретной ножкой стекло в зарешеченном окне и выбросил на улицу обломки тюремного инвентаря. При этом он так бушевал и кричал, что префект бежал через улицу, словно в местечке была объявлена пожарная тревога.

Розуа потребовал встречи с министром юстиции. Бродекен струсил и забрал бродягу с собой в префектуру. Пытаясь утихомирить Розуа, он стал объяснять ему, что обработка материала по делу требует времени: нужно написать в трех экземплярах протоколы, допросить всех свидетелей, да еще подготовить отдельный отчет о происшедшем. Этого требует инструкция. Но уже сегодня документы будут представлены в Перреон, судебному следователю. А там вскоре состоится суд, и Розуа переведут в городскую тюрьму.

— Суд и всю эту чепуху можете оставить для себя! — со злостью выпалил Пьер Розуа. — Я хочу, чтобы меня судили не в Перреоне, а в Пон-л'Эвеке, черт вас возьми!

Префект Бродекен взвился: сколько можно слушать об этом проклятом Пон-л'Эвеке!

— Я же тебе уже десять раз говорил, что тебя будут судить там, где совершено преступление! Так предписывает закон. А французский законопорядок это тебе не бродячий цирк, который выступает там, где ему захочется!

Розуа покачал седой головой:

— Законы я знаю, можешь меня не учить. Там записано, что преступника, если он совершил преступления в нескольких местах, судят там, где совершено наиболее тяжкое. А самое тяжкое я совершил именно в Пон-л'Эвеке.

Бродекен прищурился и, перегнувшись через стол, схватил старика за грудь. Подтянув его вплотную к себе, он, как дворовый пес, почуявший поблизости бездомного кота, зло прорычал:

— Та-ак, значит, у тебя за душой еще что-то есть, каналья! То-то я думаю… Ну что ж, давай выкладывай, что ты еще украл! Ну, говори!

— Я убийца, даже вдвойне убийца! В Пон-л'Эвеке я прикончил двух человек, вот так!

Он вырвался из рук префекта, вскочил и гордо выпрямился, будто только что сообщил, что президент посвятил его в кавалеры ордена Почетного легиона.

Бродекен на мгновение лишился дара речи, но тут же догадался о цели подобного признания: бродяга непременно хотел вернуться в Пон-л'Эвек! В чем тут было дело — Бродекен еще не понимал. Но если старик берет на себя даже двойное убийство, видимо, для этого есть какие-то веские причины. Надо было бы в этом разобраться… Во всяком случае, он хотел поломать планы старика. Его нужно оставить сидеть в коровнике, пока не посинеет. Бродекен мог еще четыре недели держать протоколы в своем письменном столе, до тех пор, пока не начнутся рождественские праздники, и тогда судебное разбирательство в этом году уже не смогло бы состояться.

Бродекен невозмутимо откинулся в кресле, взял тоненькую папку с документами и перелистал их. Со следующим вопросом он не торопился:

— Итак, ты хочешь иметь двойное убийство! Хм… Ну, тогда расскажи-ка мне, кого ты убил, когда, почему и при каких обстоятельствах. Ты же все это должен знать, раз ты убийца, не так ли, Розуа? Или тебе отказала память?

Пьер Розуа, казалось, только этого и ждал. Он затараторил, как будто рассказывал выученный наизусть рождественский стишок:

— Это была супружеская пара — Пеллегрены. Убийство я совершил 27 апреля прошлого года. В Пон-л'Эвеке у Пеллегренов был трактир. Я их не переваривал. Они всегда задирали перед нами нос, им не нравилось, видите ли, если к ним заходили осужденные. Они продавали нам кальвадос только тогда, когда в трактире не было никого из посетителей. Страшные люди…

— Так, ну и дальше, что случилось с Пеллегренами? — перебил его префект. Он уже слушал с вниманием.

— Сначала ничего… 27 апреля меня выпустили из тюрьмы. Где-то в середине дня… в "Отель де Пари" я перекусил, а потом пришли несколько моих друзей, и мы решили это дело обмыть. Засиделись до десяти часов вечера. Я уже собирался идти переночевать в тюрьму, но тут увидел, что в трактире у Пеллегренов горит свет. Гюстав еще домывал посуду, а Луиза, его старуха, закрывала ставни. Значит, у них уже никого нет, подумал я, и Гюстав нальет по-быстрому стаканчик кальвадоса, особенно если оказать ему любезность и угостить. Знаете, Гюстав был в общем-то мужик ничего, и, если появлялась возможность пропустить по одной, он никогда не говорил «нет». Вот только она, Луиза, была бестией… Собственно говоря, именно из-за нее все и получилось.