Читать интересную книгу Старый дом (сборник) - Геннадий Красильников

Днем он на стенку лез, но в больницу так и не пошел: боится, что вырвут зуб. И такая прыть появилась у вечно сонного, неторопливого парня: из избы мчался во двор, со двора в огород, с огорода обратно в избу, посидев минутку, с глухим мычаньем снова рвался к двери. Наконец сжалилась над ним бабушка Одок, — дала свой платок, завязав в него горячую золу. Теперь он сидит в углу и время от времени жалобно стонет: "Бабушка, зола остыла, сменить бы…" Сабит ему посочувствовал: "И почему это как раз нужного человека болезнь нашла? Попробуй положи на больной зуб горчицу или табак, беда как помогает. Валла! Не хочешь? Тогда обязательно помрешь, Очей". Только Очею не до смеха. Попробуй, посмейся, когда челюсть набок сворачивает.

Ночь темная. Небо сплошь затянуто тучами. Тихо и сонно по листьям шуршит несильный дождь. Шум трактора временами совсем замирает — значит, ушел в дальний конец загона, — потом снова нарастает, как жужжанье большого жука.

В открытое окно брызнули капли дождя, и лепестки черемухи, словно маленькие белые мотыльки, влетели в комнату, опустились на стол. Ушаков закрыл окно.

Стало совсем тихо, только ходики уютно тикают.

Но вот стукнула калитка, во дворе залаяла собака.

— Никак Олексан идет. — Бабка Одок отложила вязанье и застучала в печи ухватом. — Должно, наголодался. В обед носила ему в поле поесть, а он нос воротит: неохота…

Олексаи зашел в избу прямо в плаще, весь мокрый — вода ручейками стекала на пол.

Разувшись, Олексан долго умывался, докрасна тер лицо и шею грубым полотенцем.

— Давай садись, Олексан. — Бабка поставила на стол миску, нарезала хлеб. — Суп остыл, пораньше бы тебе прийти.

Видно, и правда, сильно проголодался Олексан: большими кусками откусывал мягкий, пахучий хлеб и торопливо хлебал чуть теплый суп.

— Ого, глядя на тебя, сам есть захочешь. Приятного аппетита! — пожелал Ушаков.

— Спасибо! — отозвался с набитым ртом Олексан.

Он полюбил эти часы ужина в кругу товарищей, когда за столом то и дело перекидываются шутками и едят много и аппетитно. И никто не провожает твою ложку долгим, тяжелым взглядом, от которого кусок застревает в горле, никто не надоедает: "Ешь с хлебом, чего зря хлебать, голодный будешь!" "Почему у нас не так? Мать за столом не разговаривает, и отец молчит. Как будто покойник в доме". Теперь Олексану казалось, что дома он никогда не наедался досыта.

— Ну, как дела, Кабышев?

— Сегодня хорошо, Павел Васильич, — охотно заговорил Олексан. — Загон был хороший. А потом, помнишь, был там старый пень? Своротил я его. А загон весь вспахал.

— Хм, своротил! Мог бы стойки поломать, а отвечать кому? Озорник ты, Олексан. Новый загон не начинал?

— Заехал, да только темно уж стало. Параска-апай там была, я ей факел сделал, вот она и светила мне. Ждет, пока я подъеду, потом снова вперед бежит, отмеривает. Устала она.

— Ого, выходит, ты нынче дал! — обрадовался бригадир. — Молодчина, хвалю.

В темном углу заворочался Очей, забормотал:

— Трудодней загребет…

Олексан перестал жевать, с удивлением уставился в угол, потом вопросительно взглянул на Ушакова.

— С зубами мается. Целый день стонет.

— А я-то гадал: почему нет смены? — проговорил Олексан. — Ну и что теперь?

— Да что? Может, к утру отпустит. В больницу не идет, хоть на веревке тащи.

Очей пробормотал:

— Из-за этого… зуба без трудодней останусь… м-м…

Олексан положил ложку на стол, встал, подошел к Очею, зло проговорил:

— Ну и что? Чего ты раскуковался: "Трудодень, трудодень!" Я твои трудодни не беру, не нужны они мне. Своих хватит. Иди сам да работай!

— Иди-и, — проворчал Очей. — Как я пойду… с зубом?

— Тогда сиди да молчи. Эх, ты…

Олексан постоял минуту, затем решительно сдернул фуфайку с гвоздя.

— Олексан, ты в сарай? Возьми мой зипун, ночь-то холодная, — посоветовала бабка. — Замерзнешь совсем.

Олексан остановился у порога, взглянул на бригадира.

— Я, Павел Васильич, в поле иду. Трактор в борозде оставил.

И вышел, хлопнув дверью. Бригадир хотел остановить Олексана, но потом раздумал: "Пусть идет. Успеет выспаться, ночь длинная. Черт бы побрал этого Очея, нашел время болеть".

Спустя некоторое время Ушаков открыл окно. Дождь перестал. Слышен был гул мотора — где-то работал трактор. "Это Дарья или "СХТЗ", что ли? Да нет, Дарья на другом поле. Значит, это Олексан".

В углу опять заворочался Очей. Встал, подошел к лампе, развязал платок. Щека у него раздулась, словно положил в рот целое яблоко. Осторожно погладил щеку, лаская больное место.

Попросив у бабушки Одок ее старый зипун, Ушаков отравился спать в сарай. Очей стоял посередине комнаты, поглаживая больную щеку и вздыхая. Ему явно не везло. Другим все само в руки лезет, хотя бы тому же Олексану. А Очею не везет. Хотел нынче подработать, получить побольше хлеба, — продать десяток-другой пудов на базаре, а там купить кое-что, отстроить дом. Тогда бы он уж стал жить спокойно. Так нет, не везет ему. С этими горестными думами Очей снова отправился в свой угол.

Глава XVII

Эта неделя была для Олексана тяжелая: приходилось работать за Очея. Бригада держала первое место по МТС, а если трактор простоит хоть одну смену — значит, первого места уже не видать. Олексан работал в две смены.

Сегодня Очей его сменит: зуб все-таки пришлось вырвать…

Под непрерывный рокот мотора невыносимо хочется спать. Вечером, до самой полуночи, еще ничего, а под утро одолевает усталость, слипаются глаза. На рассвете Олексан уже еле сидит за рулем, еле удерживается, чтобы не выключить мотор и лечь прямо на землю, в теплую борозду. Но — нельзя! И Олексан щиплет себя за колени, руки, трет лицо. На минуту становится легче, но скоро веки снова тяжелеют, слипаются. Убаюкивает шум мотора, укачивает, мягко переваливаясь, трактор. Вжи-вжи-вжи… Что это? A-а, бегает Лусьтро, гремит проволокой. Вон и отец под навесом что-то обтесывает топором. Увидев Олексана, втыкает топор в дубовую колоду, сердито взглядывает на сына: "Ты где ходить? Почему так долго, ну?" Олексан хочет сказать, что был у товарищей, в бригаде, но не может выговорить ни слова, — язык словно распух во рту. Отец берет обтесанную рейку и идет навстречу Олексану: "Где был? Отвечай!" Олексан силится вымолвить что-то — и не может. Макар кричит и больно ударяет Олексана по лбу. А-а-а!.. Олексан проснулся, ударившись головой о руль. Крепко задремал! И, кажется, долго… Оглянулся — нет, всего на минуту, не больше. А трактор у него послушный — словно понимает, сам идет по борозде.

Доехав до конца загона, Олексан умылся водой из бочки, оглядел трактор; к утру он тоже похож на усталого труженика: на капоте выступили капельки росы, сбегали струйками вниз, словно пот с лица.

Небо постепенно светлеет над Глейбамалом. В деревне верхушки тополей уже видят первые лучи солнца. А здесь, по низине, еще бродят ночные тени, вдоль рощи стелется легкий дымок тумана. По солнце поднимается все выше, тени исчезают, воздух становится прозрачным. Солнечные лучи, пробившись сквозь ветви тополей, устремились в поле… Разбуженный ими, откуда-то вылетел жаворонок, штопором взвился в небо — вверх, навстречу солнцу! И над полем разливается трель, рассыпаются тысячи бубенчиков — кажется, что звенит сам воздух. В траве, на листьях вспыхивают разноцветные огоньки — роса переливается всеми цветами радуги.

Олексан любил эти минуты — минуты, когда рождается новый день. Дремота проходит, в грудь вливается свежесть, бодрость и сила. Никого нет, только в небе жаворонок, а внизу он, Олексан, один на тракторе в этом огромном поле. Кажется, и трактор ощущает прилив бодрости и гудит сильнее. "Эге-ге-э!" — кричит Олексан. Наверно, роща отвечает ему, но Олексан не слышит: "Эге-ге-э-э-э!.." Олексан сейчас один хозяин здесь, он может делать все, что захочет! И ему уже жалко, что скоро придет смена и место его за рулем займет Очей. А этого барана разве чем проймешь?

Вскоре действительно приплелся Очей, лениво стал шприцевать солидолом трущиеся части трактора. Олексан почти с ненавистью глядел на него.

— Смотри, Очей, трактор мне не угробь! — погрозил он. — Он сейчас как часики отрегулирован.

Очей пробурчал что-то вроде: "Не твой он… Хватит уж, нагнал трудодней…" Но Олексан только махнул рукой и пошел: не хотел портить себе хорошее настроение. Зашел в рощу, отыскав ключ, умылся ледяной водой. Закинув фуфайку на плечо, вышел на дорогу. Пыль за ночь осела, следы на ней оставались как нарисованные.

Немного погодя Олексан заметил на дороге чьи-то свежие следы. Кто-то наискось перешел через дорогу, направился в сторону озимого поля — следы темнели в росистой траве. Очей, что ли, здесь прошел? Но он был в сапогах, а эти следы — маленькие, похожи на детские. Наверное, у хозяйки вчера не вернулась с пастбища овца или корова, вот и ходит теперь, ищет.