не слишком тенистым ясенем, напротив очаровательного водопадика, мелодично вливающего в реку щедрую свежесть с противоположного берега. Он по привычке окунулся в размышление об исконном призвании городов. «Городскую ткань лучше ткать из нитей бескорыстного общения родственных душ, главной роскоши человечества»… – И мысль содеяла ход куда-то вбок; она всегда так поступает, если человек слишком увлечённо сосредотачивается. – «Но из этой ткани сшили сачок для ловли денег»… – И новый зигзаг мысли. – «Город притягивает к себе деньги, словно огонь заманивает мотыльков. Зачем? Чтобы копить иную роскошь, алчность, иначе говоря, чудовищность, взамен общения родственных душ, да, в конце концов, сгореть в ней»… – И снова скачок. – «Потребительское общество резко разделяется на две части: массу, гасящую в себе творческие возможности, и творческое меньшинство, искажающее творчество в угоду рынка»…
Тут мысль вдруг лишилась движущей силы из-за постороннего шуршания неподалёку, за гнилым мостом. Там приближался «Prombron Monaco Red Diamond Edition», иначе говоря, эксклюзивный бронемобиль «Комдив» золотистой окраски, почти полностью утопая в нескошенной траве. Вся его блестящая поверхность была присыпана травяными семенами. Он остановился на берегу и беспомощно замигал глазками ближнего света. Некто из Муркавы поднял взгляд в ту сторону, однако опустил их в тот же миг. Собственные мысли были для него важнее заезжего предмета.
Злодей вынулся из своего вездехода и постоял. Несколько в раскоряку. Подошёл к мосту и поскакал на нём. Тоже в раскоряку. Испытывал на прочность. Ещё немного постоял. В той же позе. Опять попрыгал, но чуть подальше и поосторожнее. По мере испытания небезопасности переправы его облик последовательно накапливал подслеповатую горечь сомнения. Отошёл назад, оглядывая причину своей явной неудачи, и к заострённой щербатости на лице добавилась выразительная морщинистость, выдавая некое кислое раздумье. Наконец, заприметил человека на возвышенности у берега, почти рядышком, и лицо его мгновенно озарилось полусладкой надеждой, сглаживая всё это складчатое нагромождение.
– Мил человек, – сипло вымолвил злодей и прокашлялся с раскатистым рыком, – мил человек, это единственный мост или есть поблизости что-нибудь покрепче…
А «мил человек», тот, некто из Муркавы, на беседы не настроен. Он погружён в собственные мысли. О настоящей архитектурной деятельности.
«Настоящий архитектор обязательно пространственник. Он собирает единое пространство, занимаясь даже возделыванием хоть сугубо малого места в виде единственного сооружения. Ведь оно связано с ближним окружением, которое неотделимо и от дальних мест. А они совмещены со всей планетой, Млечным Путём, Вселенной. В делах архитектора исключено всё случайное, лишнее, оторванное»…
Злодей подошёл и похлопал его по плечу. Нагловато.
– Мил человек…
Тот спихнул с плеча его изрешеченную канавками руку и, не глядя на него, сказал:
– Мосты у людей чаще всего бывают мысленные. Если вы обладаете силой мысли, сумеете воздвигнуть надёжную переправу где угодно и через что угодно.
– Тогда помогите мне усилить хотя бы существующий мост, – злодей указал носком ботинка на полусгнившее строение.
– Нет. Только сам. Если я усилю его своей мыслью, я и пройду по нему. Или проеду. Никто другой не сумеет этим воспользоваться. Так что, трудитесь, трудитесь и трудитесь. Самостоятельно.
– Угу, – злодей тупо уставился на свои ноги, обутые в «Berluti» цвета кузнечика. Потоптался и поковырял в носу. – Задачка.
Некто из Муркавы ничего больше не желал говорить, и снова отдался постоянным мыслям о настоящем человеческом творчестве и собственном в нём предназначении. Злодей, тем временем, ходил туда-сюда, слегка вспахивая землю подошвами дорогих ботинок. Он тоже соображал о своём, но не постоянном, а приобретённом недавно.
– А знаете, – вдруг оживился он, – я ведь ищу одного своеобычного архитектора. Мне нужен очень своеобычный архитектор, крутой такой зодчий. И я нашёл кой-кого в интернете. А теперь ищу его в натуре. Он поселился в Муркаве. Хочу заказать ему кое-что интересное. Вы, случаем, не натыкались на него?
– Нет, не натыкался, – сказал некто из Муркавы, и не лукавил.
– Ну, пойду пешком… Муркава ведь там, по ту сторону реки.
– Муркава там.
И злодей пошёл по мосту, часто останавливаясь на нём и производя по нескольку скачков в раскоряку.
А некто из Муркавы двинулся задуманным путём в сторону Думовеи.
22. Среднее прошлое
Семидесятые годы прошлого века. Зал бывшего Дворянского собрания, а ныне Большой зал филармонии. Молодой архитектор, можно сказать, завсегдатай здешних музыкальных представлений, сидит в пол-оборота на своём излюбленном месте в первой ложе справа от эстрады, затылком опираясь о мраморную колонну. Слушает концерт произведений для контрабаса с оркестром. Боттезини и Кусевитский. За солирующим инструментом – хрупкая и совсем юная девушка. Едва ли не прозрачная. Архитектор смотрит на неё, погружается в невероятно стройное и необычайно одухотворённое звучание. Инструмент, как известно, громоздкий и по преимуществу мужской. Но эта девушка извлекает из него поистине всё, что надо, не допуская ни недостатков, ни излишеств. Контрабас позволяет испускать из себя, казалось бы, нечто даже вовсе не свойственное ему. Архитектор не прерывает изумлённые вздохи. Его ресницы подрагивают, собственные пальцы музыкального склада шевелятся в воздухе, будто вторя движению музыки. Она – его невеста. Уже целый год. Всё это время оба живут рядышком в одном доме и постоянно заходят друг к дружке. Но исключительно в состоянии жениха и невесты. Она репетирует, он проектирует. Завтра состоится долгожданное венчание. Заказанное ею для него обручальное кольцо давно при нём, лежит на видном месте его рабочего стола и дожидается своего перемещения на палец. А заказанное им для неё обручальное кольцо давно при ней. И тоже пока что не на пальце. По окончании концерта и долгих оваций он не пошёл в артистическую. И не поджидал её у крыльца служебного входа. То – занятие поклонников, жаждущих неведомого им самим наслаждения. Среди них он представлял себя попросту мешающим. Направился домой, предвкушая завтрашнее событие. Только вот незачем было поддаваться совершенно неуместному предвкушению. Незачем. Ведь знал, знал о его несомненном вреде, способном свести на нет всё то, что предстоит. Не остановился и не прогнал. Назойливое оно, витает да витает вокруг любого иного воображения, почти жужжит, подобно крупному насекомому, занимает всё пространство мысли, не давая сосредоточиться на чём-либо, значительно более полезном. А дома, в постели не случилось уснуть. Он пребывал в состоянии чистого ожидания, которое лишь время от времени обволакивала пелена дрёмы, где непременно возникала всякая неприглядная и подозрительная чушь, не менее назойливая, чем давешнее предвкушение, да будто на что-то намекала и над чем-то издевалась. Утром, когда он был уже в дверях перед выходом из дома, слишком трескуче прозвучал телефонный звонок с явной интонацией тревоги. Незнакомый голос на том конце сообщил адрес морга. Он машинально