«продиктованного обстоятельствами».
К концу дня развернулось полномасштабное сражение. После отражения атаки союзников плотным огнем в упор Наполеон отдал приказ о наступлении. Впереди шел маршал Мортье с Молодой гвардией, нацеливаясь в основном на русских; Сен-Сир выбил пруссаков из центральных пригородов, а Ней атаковал со стороны Пирненских и Плауэнских ворот. Затем тяжелая кавалерия выгнала дезорганизованных союзников на равнину, и вскоре вопрос заключался уже не в том, сумеют ли союзники взять Дрезден, а в том, сумеют ли они на следующий день организоваться и предотвратить полный разгром. С наступлением темноты бой прекратился, хотя корпус австрийцев, зарядившись изрядной дозой коньяка, предпринял отчаянную контратаку на Плауэнские ворота, но был отбит генералом Дюмустье.
В первый день сражения решающим фактором стало появление французской кавалерии в поле за пригородом Фридрихштадт. На открытое пространство врага выбили пехота Нея и гвардия, но именно кавалерия сделала безнадежной все контратаки союзников. Никто из свидетелей в тот момент еще не знал, что этот яростный бросок стал предпоследней атакой величайшего кавалериста всех времен Иоахима Мюрата, который из сына хозяина гостиницы в Кагоре (Гасконь) превратился в короля Неаполя. Уже в течение долгих лет стремительные удары Мюрата закрепляли за императорским войском победы, но атака под Дрезденом стала последней из них — не только лично для Мюрата, но и для всех ветеранов-кирасир, егерей, драгун, улан и гусар в его эскадронах. Дрезден оказался последним триумфом Мюрата.
И вообще его присутствие здесь было следствием недоразумения. Его тайные летние переговоры с австрийцами в Неаполе развивались вполне успешно, и, если бы не досадная случайность с нерасшифрованной депешей, он бы сейчас мог сражаться против Эжена в Италии или добавить свой голос к советам предателей Моро, Бернадота и Жомини. А так, разрываясь между презрением своей жены Каролины и угрозами шурина, он добрался до Дрездена и здесь почуял запах битвы, который заставил его забыть обо всем, пока возбуждение от боя не прошло и он мог задуматься о том, что случится с его короной, если окончательная победа ускользнет от императора. В тот день и на следующий он хорошо потрудился, но для его солдатской репутации было бы лучше, если бы его поразило ядро из пушки союзников и он погиб в бою, как Бесьер и Дюрок.
В одиннадцать вечера Наполеон, прежде чем возвратиться во дворец, предпринял обход бивуаков. Завтра, знал он, предстоит еще более жаркое дело, поскольку враг, отбитый с тяжелыми потерями, по-прежнему занимал позиции на возвышенности к югу от города, но боевой дух армии был высок — намного выше, чем во время пятидесятидневного перемирия. Новобранцы, конечно, были утомлены форсированными маршами и битвой, но ветераны Египта, Аустерлица и Ваграма почуяли победу, и с ними был человек, доказавший, что способен на все, — усталая, сгорбленная маленькая фигурка с бледным задумчивым лицом; он вскоре покинул их и уселся вместе с Бертье над своими военными картами и официальными отчетами — «Библией императора», как их называли в штабе. Может быть, он разделял уверенность своих ветеранов, а может, слишком устал и ему было все равно. На следующий день — день его последней великой победы в серии из пятидесяти триумфов на поле боя — его поразит желудочное расстройство, или простуда, или то и другое, и это небольшое недомогание будет стоить ему и его людям кампании, а возможно, и всей войны.
III
Бой возобновился на следующее утро в шесть часов, и в его исходе сомнений не возникало.
В замыслы Наполеона входило прорвать центр врага и напирать на оба его крыла, а тем временем Вандамм, чей корпус стоял выше по Эльбе неподалеку от Тетшена, должен быть отрезать союзникам путь отступления в скалистые ущелья Чешских гор, где не было дорог, а лишь немногие тропинки.
Удача в тот день была на стороне императора. Враги оставили в своих рядах место для австрийцев генерала Кленау, прибытие которых ожидалось с минуты на минуту, и между центром и левым флангом союзников образовалась брешь. По крайней мере двенадцать из присутствовавших старших командиров союзников воевали против Наполеона много лет, и в их числе находились три человека, обучившиеся своему ремеслу во французской армии. Несмотря на это, Шварценберг и государи совершили невероятную глупость, оставив широкую прореху в линии своей обороны для подкреплений, которые могли и не прибыть. Наполеон полностью воспользовался этой ошибкой. Отправив Мюрата, Виктора и Латур-Мобура на крайний правый фланг, он приказал им навалиться на левое крыло союзников со всей имеющейся кавалерией, как только центр и правый фланг ввяжутся в сражение. Тем временем его артиллерия обрушила на врага ужасную канонаду, а Нею и Мортье было приказано выступать на левом фланге.
С точки зрения французов, это была образцовая битва, достойная занять место среди шедевров 1800, 1805, 1807 и 1809 годов. В семь утра артиллерия Молодой гвардии начала молотить по вражескому центру, отвлекая внимание Шварценберга к тому месту, где он ожидал атаки, и заставив его забыть о фатальной бреши. Обстрела не остановил даже начавшийся ливень. Гвардейские офицеры-артиллеристы жаловались, что их огонь не причиняет вреда, потому что цель находится выше линии прицела пушек, но в ответ пришел приказ: «Продолжать огонь!» — и по крайней мере одно ядро угодило в цель. Какой-то канонир заметил примерно в пятистах ярдах от себя группу конных офицеров и нацелил на них свое орудие. Первый выстрел поразил генерала Моро, который секунду назад обсуждал ситуацию с царем. Ядро пробило его коня и раздробило обе его ноги; рана была смертельной. Следующий залп убил еще одного талантливого французского эмигранта, генерала Сен-При, также состоявшего на русской службе. Ходили слухи, что царь заплатил два миллиона рублей, чтобы выманить Моро из американской ссылки и заставить его сражаться против соотечественников. Если это правда, то капиталовложение оказалось неудачным. Капитан Барре, прибывший слишком поздно, чтобы участвовать в битве, на следующий день услышал о смерти Моро. «Небо наказало его!» — ханжески отмечает он в дневнике, добавив с удовлетворением, что потери его собственной роты в тот день составляли двое раненых.
Великий республиканский генерал, когда-то идол французов и серьезный соперник генерала Бонапарта, был унесен с поля на носилках, сделанных из казачьих пик. Когда ему ампутировали обе ноги, Моро курил сигару и, по словам очевидца, не издал ни стона. Вследствие французского наступления его дважды перевозили, и местом его финального упокоения стал дом пекаря в чешской деревне. В письме, продиктованном жене, Моро говорит: «Этому мошеннику Бонапарту вечно везет». Он умер два дня спустя, и его набальзамированное тело было доставлено