Читать интересную книгу Случайное обнажение, или Торс в желтой рубашке - Виктор Широков

Итак, встретил я все-таки Лиду на опушке леса и вместо того, чтобы идти в поселок вызвать подружку на свидание к приятелю, я повел её в глубь леса. Поцеловать захотелось и всё, честное слово. А мать её, видя направление нашего движения, совсем сбрендила и зашлась в истерике ("Он нашу дочь изнасилует"), и вот уже отец её с лопатой в руке, бежал за нами. Сейчас легко рассуждать и прикидывать, как правильнее было поступить, а тогда я попытался склонить Лиду к совместному бегству, но она осталась стоять на опушке ("Я от отца не побегу"), а я без стеснения дал дёру в очередной раз и, обогнув "зону", как издавна именовалась часть посёлка, оказался дома. Увы, мои злоключения на этом не кончились. Примерно через час раздался звонок в нашу дверь, и порог переступил Лидин отец, который немедленно начал кричать:

— Испортил девчонку, мерзавец. А жениться не собирается. В школу пойду. В райком комсомола пойду. В райком партии пойду. Пусть его из комсомола исключат, раз не женится. Пусть женится немедленно или прекратит встречи, писатель хуев…

Я дрогнул, я вылетел из дома без оглядки и часа четыре слонялся по поселку, потом спрятался на задворках районного дома культуры, где около полуночи нашел меня отец и без ожидаемого рукоприкладства, чего я опасался, привёл домой. Еще часа два меня допрашивали отец с матерью на предмет половых сношений с Лидой. Я всё отрицал, что было чистой правдой. Тогда-то я и услышал в пересказе про записи в её дневнике. Родители взяли с меня клятву, что я больше не то, что встречаться, но и подходить не буду к своей кралечке. Её родители должны были то же самое потребовать от нее.

Назавтра я сдал английский на "отлично". Через несколько дней вручили мне серебряную медаль. Сердечные переживания сегодня, конечно, позабылись, но они были и нешуточные. Но с Лидой мы больше действительно не встречались и не разговаривали. Как оказалось, довольно долго.

На выпускном вечере она подошла ко мне и молча подарила свой рисунок, вернее "переведенную" картинку роскошной черкешенки в танце. Открытка самодельная эта долго болталась среди моего бумажного хлама и может быть цела до сих пор.

А Лиду я встретил через два или три года уже лихим студентом медвуза, проводил её почти до дома, вяло прижимая по дороге и по инерции допытываясь, как она живет, с кем живет… Лида стала мощнее, как-то коряжистее. Она работала, чуть ли не телефонисткой (какой мезальянс, думалось мне, отпрыску дворянских кровей!). Разговор наш не очень-то складывался, слова резали слух. О Сен-Жон Персе она явно не слыхивала. Равно как и о Джойсе, Прусте, Андрее Белом и Саше Черном. Когда я поцеловал её пару раз, жаркое и чуть ли не смрадное дыхание поразило меня.

— Вот это самка! Экая животная страсть, — мелькнуло у меня в сознании, и я опасливо не продолжил поползновения. Кажется, у меня был очередной платонический роман и не один. К тому же родительское табу действовало безотказно. Вот после этого я действительно её больше не встречал.

Владимир Михайлович виновато улыбнулся, снял зачем-то очки, повертел их в руках и снова надел, затем налил всем ещё по чуть-чуть, благо бутылка была литровой, и, предложив тост за любовь, выпил, не дожидаясь "Алаверды" или просто словесной поддержки.

Вагон покачивало. За окном с мерным шумом пролетали темные кусты и шеренги мрачных деревьев. Воздух над ними чуть слоился, но видимая часть неба была ненамного светлее ночной зелени. Спутники Гордина тоже задумались с чем-то своем, потаённом.

А Владимир Михайлович помедлил и снова продолжил рассказ:

— Странно, такие перипетии, такая страстная любовь, но любопытно, что параллельно года три я клал глаз на Галю Соловьеву, тихую шатенку, сидевшую всегда на задней парте с препротивной Тамарой, грудастой рыжекудрой бабёхой в свои семнадцать лет. Учитель математики, уволенный из университета за беспробудное пьянство, не научивший нас логически мыслить и расширивший интерес к алгебре, называл Галину "из-за угла мешком пришибленной". Впрочем, в тихом омуте, как известно, всегда водились самые буйные черти.

Галя жила на отшибе поселка, вернее, на гигантском пустыре, где располагалось что-то вроде военного городка. Отец её был майором, мать, видимо, домохозяйкой. У Гали была ещё младшая сестра.

После окончания школы выяснилось, что мы с ней оба поступаем на лечфак местного мединститута и стали готовиться к экзаменам вместе. То у нее, то у меня. Чаще все-таки у меня, так как родители мои днями были на работе, а сестра уехала на каникулы к бабушке, словом, никто не мешал. Скоро в моей хитроумной сексуально озабоченной голове не только засверкали зарницы коварных намерений, но и сложился четкий план любовного объяснения. Я набросал на бумаге крупным почерком целый сценарий предполагаемой речи, жестов, объятий; свернул эти листы трубочкой и оставил на письменном столе в расчете на извечное женское любопытство. Оставил под благовидным предлогом Галину сторожить нехитрое хозяйство и на час-другой умчался с друзьями. Вернулся с мороженным и попытался дознаться, читала ли она мой сценарий. Услышав в ответ решительное "нет" и не поверив, я с особым наслаждением претворил задуманное в жизнь.

Когда я поцеловал её в губы, она почти не ответствовала мне. Была вялой, безжизненной, потом заплакала, собралась домой и весь путь до дома рыдала, дескать, как я вернусь домой, оскверненная и униженная, что маме скажу. Я шел рядом, злясь на самого себя, что-то лепетал в свое оправдание и только около её дома добился желаемого прощения, для этого чуть ли не пообещав жениться.

Но роман наш завял, не успев расцвести. В институт Галя по конкурсу не прошла и стала работать лаборанткой, набирая стаж. Я же после зачисления отправился в колхоз собирать картошку чуть не на два месяца, потом настала зима, долгие и нелегкие учебные дни, занятия спортом, чего сейчас не скажешь, глядя на меня, частые сидения в библиотеке. Я начал усиленно писать стихи, что в школе делал от случая к случаю, и продолжал бесконечно много читать. Кажется, с девушками я вообще не встречался. Не до того было.

А на следующий год Галя, поступив, наконец, в институт, переехала вместе с семьей в Рязань, куда перевели её отца по службе. Так прошло два или три года. У меня появились первые женщины. Надо бы рассказать о первой, экс-балерине Марине, о которой я написал тогда: "Марина… И ласково сердце заныло… Мерило моих неудач и успехов — Марина, что было бы, если б всю жизнь я не встретил… Не верьте, что это могло бы случиться… Стучится раздумье в закрытую радостью память. Стучится, но я не пускаю его на порог откровенья… Терпенье, ещё раз терпенье…" Лет через пятнадцать журнал "Старая гвардия" напечатал эту бредятину.

Так вот, через три года из небытия появляется в нашем доме Галочка и очаровывает мою мать, кстати, её тезку, и живет у нас неделю-другую, приехав на каникулы, хотя мы с ней и не переписывались, и не договаривались. Я занимался медицинской практикой, а в свободное время гулял с ней по лесу (куда ещё было пойти в нашем уральском городе, притом на самой окраине его темпераментной молодежи) естественно, объятия, поцелуи… Я разыгрывал тогда из себя отпетого ловеласа, опытнейшего сердцееда, вспоминая книжные рецепты; я склонял её к большему, и она почти не противилась, только просила чуть подождать. Мой ближайший приятель Валерий всячески отговаривал меня от большего, ну не нравилась ему она чем-то, а в юности тогда советы друзей много значили. Подружка Тамара иногда залучала её к себе, и это не нравилось мне. Я никак не мог понять, что их могло связывать, умную и глупую, красавицу и уродку. У женщин, как и у богатых, свои причуды. Свои правила игры. Впрочем, сейчас мне кажется, что Галина приезжала не ко мне, лопуху зеленому, а к красавчику Коле из старшего класса, который к тому времени был уже женат, но по-прежнему неровно дышал в сторону Галины, а она… Забегая вперед, информирую, что после развода с первым мужем она таки сошлась с этим Николаем, тоже оставившим свою супругу, и дай Бог, живут они сейчас в согласии и радости либо в Рязани, либо в славном городе П.

Практика заканчивалась, и я решил ехать в Москву, и мы с Галей отправились на фирменном поезде, я — прямиком в столицу, а она — в Нижний Новгород, к тётке. Через неделю мы встретились в Москве и вместе приехали в Рязань. Отец её сутками пропадал на дежурствах, он был уже полковником, мать с младшей сестрой уехали куда-то в гости, скорее всего, создавая нам условия для общения. Господи, какие тяжкие тогда были ночи, жаркие летние ночи!

Галина твердила мне, что она готова на всё, но боится своей возможной разбуженной чувственности, боится остаться одной в Рязани на зиму. Ей явно хотелось предложения, замужества. Я же почему-то был готов жениться только через год. Хотел завершить какие-то важные литературные дела, подготовиться к семейной жизни. Я был суровым реалистом, логиком, любил планировать. Дурак дураком был, простите за откровенность. Да к тому же мой лучший друг Белов очень меня отговаривал от сближения с Галиной. Ну не нравилась она ему, глупой гусыней казалась. Вот и сумел я перетерпеть. Сдержаться. Вернулся домой, полный решимости утвердиться в учебе, выбрать специальность (я ежедневно занимался английским, готовясь к работе за рубежом, на курсе кроме меня был ещё Коля Назаренко, нас двоих гордо именовали спецгруппой, правда, было ещё четверо со старшего курса, у всех у нас было свободное посещение лекций с третьего курса, лафа!) и летом с чистой совестью проститься со свободой, с холостой жизнью.