Ночь. Только что вернулись от Манухиных в очень тяжелом настроении. Ив. Ив. сначала отказался от председательства на собрании2, затем стал говорить, что у него нет пафоса произносить речи о доме. Раньше он говорил, что следует устроить такой дом, вид чайной, где могли бы русские находить приют от своей бездомной жизни, призывать богатых жертвовать на устройство этого дома. И он должен был закончить своей речью вечер. […] Затем Ив. Ив. стал предлагать Иг. Пл. Демидова в члены нашего кружка, мотивируя свое предложение тем, что мы слишком «правы». Было постановлено, что все речи должны быть, так сказать, в религиозном плане, а потому не важно, каковы политические убеждения говорящего. Сегодня же Ив. Ив., мотивируя свой отказ от председательства, все время указывал на якобы правую окраску речей, что вызвало отпор Шмелева, указавшего, что стыдно бояться таких слов, как «правый» и т. д. И вообще нужно искать правды и, если правду сейчас видишь в национализме, то борись за нее, ничего не боясь. Горячо говорил и Карташев. […] З. Н. [Гиппиус. — М. Г.] упрекала Карташева, что он служит правым, он в долгу не остался и сказал: «А вы говорите левые пошлости».
1 февраля.
[…] Горький приезжает в Париж и будет лечиться у Манухина. […]
[Манухин] отказывается и от выступления, подчеркивая, что он не хочет выступать под председательством Николая Карловича [Кульмана. — М. Г.]3.
3 февраля.
[…] Рассказы о Москве Веселовского:
— Вот, едем опять куда-то за 18 верст от Москвы. Приезжаем. Смотрим — нет даже пианино. — Как же петь? — А под скрипку! — Да под скрипку мы не можем, — Нет, товарищи, можете, а то смотрите, мы чувствуем в вашем тоне контрреволюционные звуки. Не будете петь — арестуем! — Так и пришлось петь без аккомпанемента. А возвращаться? Обещали автомобиль, ждали до 3-х часов ночи. Никто не приехал. Замерзли ужасно. Повезли на розвальнях. Лошади еле шагают. Проехали 3 версты. Возница говорит: «Слезайте, они у нас не кормлены, идите пешком!» Так к 6 часам я и дошел до дому. Чуть все ноги не отморозил. Так и со Станиславским и Качаловым бывало.
— А насчет спекуляции? Да мы все спекулянтами были, — продолжал Веселовский. — Вот поехали мы в Винницу. Знали, что там можно достать конопляного масла. Артистов возят в телячьих вагонах. Ехать долго. Я устроил чан, который обшил деревом со всех сторон и превратил его в стол. В Виннице купил масла. При обысках не догадывались. По приезде в Москву я сказал стрелочнику и смазчику, чтобы этот вагон они загнали на запасной путь, за что получат по 5 ф. масла. […]
27 февраля.
Последствия вечера «Миссия русской эмиграции» все еще чувствуются. […] впечатление огромное, все очень взволновались4. […]
Вчера М. С. Цетлина призвала Яна и все допрашивала. Она хочет устроить у себя бой: пригласить всех выступавших с одной стороны, и Руднева, Милюкова, Литовцева, Вишняка и пр. — с другой. […]
[Сохранилась записка Ив. А. Бунина, относящаяся к этому времени:]
Понедельник, 3 марта, 24.
Станиславск[ий] и пр. сняли фотографию где-то в гостях вместе с Юсуповым. Немедленно стало известно в Москве. Немирович в ужасе, оправдывается: «Товарищи, это клевета, этого быть не может, я телеграфирую в Америку!» А из Америки в ответ: «Мы не виноваты, вышло случайно, мы страшно взволновались, когда узнали, что попали на один снимок с Юсуповым». О, так их, так! Ум за разум заходит, когда подумаешь, до чего может дойти и до чего может довести «социалистич. правительство»!
[Продолжаю выписки из дневника Веры Николаевны:]
13 апреля.
Холод в квартире такой, что сижу в шубе. […] Почти решили ехать на юг в воскресенье. Хотим пожить недели две в Канн. […]
Собственно, как мы все легко пережили Россию — сидим, разговариваем о платьях.
7 мая.
[…] Мы опять в Грассе. Вчера была неделя, как мы покинули Париж, а кажется, что мы целую вечность там не были. Так все отвалилось. Я рада, что пока мы одни. […] Ян сначала расстроился, ему жутко одному в большом доме. […]
Зашла к Яну. Лежит на диване, думает, как озаглавить новую книгу. Перебирали заглавия. Остановились на «Сны Чанга». Рассказы будут в хронологическом порядке.
Вчера Ян сказал: Ну, я прочел «Кроткую». И теперь ясно понял, почему я не люблю Достоевского. Все прекрасно, тонко, умно, но он рассказчик, гениальный, но рассказчик, а вот Толстой — другое. Вот поехал бы Достоевский в Альпы и стал бы о них рассказывать. Рассказал бы хорошо, а Толстой дал бы какую-нибудь черту, одну, другую — и Альпы выросли бы перед глазами. […]
19 мая.
Фондаминский: Вы говорите, мужик лентяй. Но он расковырял шестую часть земного шара. Никуда не годный народ, а создал лучшую литературу в мире, создал лучшее государство по могуществу, обработал большую часть земли.
Ян: Русский народ так же талантлив, как и всякий другой народ. Всякий народ талантлив по-своему. Русский мужик не любит ковырять на одном месте. Поковыряет и идет дальше. Он не любит, не умеет обрабатывать.
Фондаминский; Никто так много не обработал земли, как русский мужик, однако. Это колоссальная заслуга перед культурой.
Ян: Какая это заслуга — бросил зерно в землю. Вот испанская культура пришла в Америку и создала кое-что. А у нас что? […] Здесь полмиллиона простых мужиков. Что они делают — прямо золотые руки.
Фондаминский: Франция скорее погибнет, чем Россия. […] Франция разлагается. Поговорите с французами. […] Русский пьяница, а душа крепкая. Пьяный, грозный, распутный, а душа есть. Потому и гунны пришли, что Рим разложился.
Ян: Где борьба, где восстания? Пять студентов в Каире.
Фондаминский: Это неверно. Колоссальное национальное движение. Почему Рабиндранат Тагору дана Нобелевская премия?
Ян: Совсем не потому… Раб. Тагор — это финь шампань и дали ему потому, что он мистичен, что англичане шатаются по востоку и живут у него. Болит душа, болит, вот он и взалкал по Р. Тагору, вот и Возлюбил с большой буквы. И эта мода болезненная, а не здоровый национализм.
[По соседству, как и в прошлом году, должны были поселиться Мережковские. З. П. Гиппиус в письме от 24 мая, между прочим, пишет Вере Николаевне:
Вижу, что житьНам предстоит отнынеНа вилле ЭвелинеС тарелками немытыми,Со ставнями закрытымиДа глаз на глаз с москитами.
[…] Стремлюсь вон из хаотического дома моего и жажду вас, вашей тишины, а москиты — пусть их жрут, меня все равно осталось довольно мало, последняя испанка меня окончательно похудила и состарила. […] Если найдется домашняя баба — примусь писать два романа сразу, и пропади все.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});