17 июня.
Приезд Мережковских. З. Н. пришла к нам очень оживленная и возбужденная, бросилась Яну на шею. Дм. С. в хорошем настроении. Дача им понравилась. […]
27 июля.
[…] На вечерней прогулке Ив. С. опять вспоминает сына, плачет. Он винит себя, винит и мать, что не настояли, чтобы он бежал один, без них. Но все дело, конечно, что у них всех трех не было физиологического отвращения к жизни с большевиками. Погубила и дача3, она удержала подсознательно.
29 июня.
[…] В 6 ч. приходят Мережковские. Выходим в сад. З. Н. говорит: «Нужно нам, писателям, определиться, это надо сделать для французов. А то они говорят — вы мистически настроенные люди и только. — Падут большевики и что же? Будем мы поддерживать всякое правительство?» Дм. Серг. сказал, что он за религиозный фашизм. Это придумано хорошо. Ив. С. говорил долго и горячо. Он — белый. Он монархист-консерватор с демократическим оттенком, но против четыреххвостки4 и т. д. Ян сказал, что он за Врангеля и Кутепова, т. е., что он думает, что только сильная военная власть может восстановить порядок, усмирить разбушевавшегося скота.
Потом говорили о том, что большевизм — это, действительно, рабоче-крестьянское правительство и что, конечно, большевики пришли навстречу русскому народу, не желавшему воевать и желавшему грабить.
Письмо от Ек. П. [Пешковой. — М. Г.]. Она прожила 5 дней в Алассио. Письмо восторженное, без ять и ни слова о Максиме и Ал. Макс. [Горьком. — М. Г.]
8/25 июля.
Пришли Мережковские. Говорили о Тихоне5, о том, какая часть романовской крови была в Ник[олае] II. З. Н. спрашивала: «Что Палеолог писал все в России еще, или же здесь, и так сказать, сжулил?» Ее смущают пророчества его. Она искренне думает, что предсказывать может только их дом.
Вечером мы гуляли втроем. Ив. С. рассказывал о Валааме, о Новом Афоне6. […]
16 июля.
Ян уехал на два дня с Моисеенко на автомобиле в горы.
[Среди бумаг Ивана Алексеевича сохранился напечатанный на машинке листок бумаги с незаконченным текстом:]
Укус змеи нечто совсем особое, мистически странное, незапамятно древнее.
Летом 23 года мы с Моисеенко ехали в автомобиле из Грасса в Тулон. Моисеенко в какой-то долине остановил машину, чтобы что-то исправить в ней, я перескочил с шоссе через канаву, лег головой к ней в траву, хотел отдохнуть, покурить, как вдруг услыхал, как что-то змеей мелькнуло возле меня и в то же мгновение я, от моего постоянного патологического ужаса к змеям, так дико взбросил ноги в воздух, что дугой перелетел через канаву назад и стал на ноги на шоссе — сделал то, что мог бы сделать лишь какой-нибудь знаменитый акробат или мой древний пращур, тигр, барс. — Мы не подозреваем, какие изумительные силы и способности еще таятся в нас с пещерных времен. […]
[Из дневника Веры Николаевны:]
24 июля.
Ольгин день. У нас по-русски пироги, торты. Завтракают Мережковские. Подобие России, но я не люблю это — легче, когда не вспоминаешь.
Зин. Ник. оставалась дольше всех. Говорила о Карташеве, что в нем пропало все ценное — пророческое. […]
31/17 июля.
[…] Трудный он [И. С. Шмелев. — М. Г.] человек — или молчит с обиженным видом или кричит возбужденно о вещах всем известных, тоном пророка. Он, вероятно, привык вращаться в среде, где его слушали с раскрытым ртом, а он вещал, прорицал, был как бы совестью окружающих. А с нами это смешно. […] Он породы Горького, Андреева, а не Яна, даже не Куприна. Ему хочется поучать, воспитывать, поэтому сам он слушать не умеет.
1 августа.
[…] Письмо от Верочки [В. А. Зайцевой. — М. Г.]. В Берлине тяжело, накануне революции. Многие русские собираются назад в Россию. Зайцевы не хотят. […]
[С августа 1923 г. возобновляются записи Ивана Алексеевича:]
3/16 Авг. 23 г.
Купанье в Восса. Вокзал, олеандры, их розаны и голубая синева моря за ними. Три купальщицы, молоденькие девушки. Незабываемое зрелище. Очки цвета иода. […]
5/18 Авг. 23 г.
После завтрака облака на западе. Скоро понял, что не облака. Говорят, что идет страшный лесной пожар. […] Часа в четыре все ближе докатывающийся до нас мистраль, хлопанье дверей по всему дому. Облака заняли треть неба. Густое гигантское рыжевато-грязное руно — Апокалипсис! Ночью огонь.
6/19 Авг. 23 г.
Lassus maris et viarum, — устав от моря и путей. Гораций. Как хорошо!
При воспоминании вспоминается и чувство, которое было в минуту того, о чем вспоминаешь.
[6 августа В. H., между прочим, записывает:]
З. Н. [Гиппиус. — М. Г.] Зайцева ставит выше Шмелева, но женщина в «Зол[отом] узоре»7 ей непонятна. […]
[На следующий день запись:]
[…] Ив. С. [Шмелев. — М. Г.] трогательно учится по-английски, В нем как-бы два человека: один — трибун, провинциальный актер, а другой — трогательный человек, любящий все прекрасное, доброе, справедливое. […] Сегодня он говорил: «Нет, писать теперь нужно серьезное». Ян стоял, слушал цикад, кот. необыкновенно хорошо стрекотали, и думал: «А я хотел бы изобразить, как следует, вот эти звуки».
17 августа
[…] За обедом спор из-за Ал. Н. Толстого. Мы с Яном доказывали, что он сделан из худож. материала, но, конечно, он пестр и часто неровен. Ив. С., Ольга Ал. [Шмелевы. — М. Г.] и Евг. Ив. [Моисеенко. — М. Г.] не признают его писателем. Особенно нападает Ольга Ал.
Ив. С: «Да, странички, листочки, строчки у него есть, а произведения нет. Он никогда не взволновал меня, не задел души». […]
[Запись Ивана Алексеевича:]
7/20 Авг. 23 г.
Опять купался в Восса. Перед вечером перед домом, по саду спокойный, недвижный, чуть розоватый свет. И запах гари. Август, август, любимое мое.
Gefuhl ist alles — чувство все. Гете.
Действительность — что такое действительность? Только то, что я чувствую. Остальное — вздор.
Несрочная весна.
Grau, lieber Freund, sind alle Theorien,Doch ewig grun das goldne Baum des Lebens —
Все умозрения, милый друг, серы,Но вечно зелено златое Древо Жизни.
Лаоцзы, написавший Тао-те-кин, родился с седыми волосами, старцем. Страшная гениальная легенда!
«Мысль изреченная есть ложь…» А сколько самой обыкновенной лжи! Человеческий разговор на три четверти всегда ложь, и невольной, и вольной, с большим старанием ввертываемой то туда, то сюда. И все хвастовство, хвастовство.
[Из записей Веры Николаевны:]
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});