Читать интересную книгу Пути непроглядные - Анна Мистунина

– Сюда, – сказал Гвейр.

– Ты собирался держаться подальше от знакомых, – напомнил Рольван.

– Я и держусь. Здешний хозяин болтать не станет и другим не даст.

С этим невнятным объяснением он спешился и под уздцы повел лошадь во внутренний двор. Игре без возражений последовала за ним, и Рольвану осталось только присоединиться к ним обоим у дверей конюшни, где навстречу, прихрамывая, уже брел слуга.

В доме оказалось светло от расставленных по столам свечей. Пахло свежей соломой, покрывавшей пол и чем-то жареным, отчего у Рольвана сразу забурчало в животе. За одним из столов дюжина бородатых мужчин в дорожных плащах, усевшись тесным кругом, играла в кости. Оттуда доносился стук и сдавленные возгласы. За двумя другими молча ужинало по паре посетителей, да еще одинокий толстяк в монашеской одежде дремал над кружкой пива. Хозяин заведения видом и лицом больше смахивал на разбойника, чем на доброго горожанина. Он вздрогнул, увидев Гвейра, но больше никак не показал, что знаком с ним. Да, сказал он, у него есть одна свободная комната наверху, там поместятся и трое, и четверо, если нужно. Угодно ли господам поужинать?

– Да, – сказал Гвейр и потянулся к кошелю.

Рольван, знавший, что от вырученных за браслет денег почти ничего не осталось, молча достал свой. Гвейр пожал плечами и спорить не стал.

Ужинали в молчании – Гвейр беспокойно хмурился и встречал каждого, кто входил в зал, напряженным взглядом. В полутемной комнате с двумя большими кроватями он сразу же подошел к окну и, приоткрыв ставень, внимательно оглядел улицу. Не найдя, видимо, ничего подозрительного, запер окно и прислонился к нему спиной.

– Тебя здесь знают, – сказал Рольван.

– Я об этом говорил.

– И не слишком-то любят, да, Гвейр? Что ты такое здесь натворил?

– Это тебя не касается.

Игре сбросила пропыленный плащ, сняла и поставила у изголовья меч и теперь, сидя на кровати, расшнуровывала сапоги. В своем наряде она вполне могла сойти за юношу-оруженосца, еще не успевшего загрубеть от воинской жизни. Такой даже пользовался бы успехом у женщин. Лишь когда она выпрямлялась во весь рост или потягивалась, как сейчас, под туникой можно было заметить маленькие острые груди. Рольван отвел глаза.

– Касается, еще как, – сказал он Гвейру. – Что угрожает тебе, угрожает нам всем, забыл?

– Мне ничего не угрожает.

– Тогда чего ты озираешься, будто вор?

Краем глаза Рольван заметил усмешку Игре. Гвейр неожиданно улыбнулся – так улыбается человек, махнувший рукой на осторожность и решивший довериться первому встречному:

– Скорее уж, как разбойник. В этом городе меня дважды приговаривали к смертной казни, только казнить ни разу не смогли. Правда, некоторым моим товарищам повезло меньше. Я ведь тебе говорил, что умею в жизни только сражаться.

– Вот, значит, что, – Рольван недолго обдумывал услышанное. Ему внезапно стало смешно. По примеру Игре он снял пояс с мечом и уселся на вторую кровать. – Можешь быть уверен, в Эбраке тебя тоже приговорили к смертной казни. Ну и компания у нас подобралась – неудавшийся монах, приговоренный разбойник и дрейв!

– Верховный дрейв, – поправила Игре.

Она улыбалась, сонно и совсем не враждебно.

– Кроме того, ты ведь еще тидирский офицер, Рольван, – сказал Гвейр.

Улыбка Игре погасла. Рольвану тоже вдруг расхотелось смеяться.

– Точно, – сказал он. – Я помню.

– Давайте спать, – вздохнул Гвейр.

Он задул свечу и улегся рядом с сестрой. Рольван вытянулся во весь рост на огромной кровати, закрыл глаза. Толстые стены не пропускали звуков, в тишине было слышно только их дыхание. Потом заговорил Гвейр:

– Одному я все-таки рад.

– Чему? – прошептала Игре.

– Что можно одну ночь поспать в постели.

Игре тихонько фыркнула, потом кровать заскрипела, Рольван услышал возню, приглушенный удар и ее насмешливый голос:

– Стареешь, братик.

– Спи, девчонка, – сказал Гвейр. – Я люблю тебя.

– И я тебя, разбойник.

Рольван старался дышать ровно и тихо, будто спящий. Каково это – иметь брата или сестру, кого-то, кто любит тебя вот так, ни за что, в любом виде? Он изо всех сил старался убедить себя, что вовсе не завидует этим двоим. Чему здесь, на самом деле, завидовать?

Он заснул, а Гвейр и Игре еще долго перешептывались и смеялись над чем-то в темноте.

Проснувшись, он снова услышал их голоса и не сразу понял, что ночь прошла. Но сквозь щели в ставнях светило солнце, и вчерашней усталости больше не было. Приглушенный Гвейров голос произнес его имя, и Рольван проснулся окончательно.

– Рольван не понимает, – говорил Гвейр. – Но я-то вижу. Ты напугана, ты не знаешь, что тебе делать, не знаешь, как закрыть эти проклятые Врата, и богиня ничем тебе не помогла. Ведь так, Игре? Скажи, что я ошибаюсь!

Игре молчала. Рольван не открывал глаз, вместе с Гвейром ожидая ее ответа.

– Богиня устроила мне взбучку, – сказала она наконец. – Как будто я ее собака… ну, или ребенок. Как ты в детстве.

– Ты плохо помнишь себя ребенком, сестра, – слышно было, что Гвейр улыбается. – Никто не мог устроить тебе взбучку, даже отец.

– Ты устраивал. Но я не об этом. Ты спрашивал, помогла ли мне богиня… Пойми, боги порою помогают так, что лучше бы они этого не делали. Им кажется, мы с чем угодно справимся, надо нас только подстегнуть, ну и… они подстегивают.

– Каким образом, Игре?

– Какая разница?

– Есть разница. Говори.

До Рольвана долетел негромкий вздох:

– Если я буду плохо стараться, она заберет твою жизнь.

Гвейр приглушенно рассмеялся:

– Мою? Мою жизнь, Игре? Не слишком-то умна твоя богиня! Меня сто раз уже могли убить, и я всегда знал наверняка, что ты обо мне плакать не станешь!

– Гвейр!

– Прости, сестренка. Ты изменилась, повзрослела, и я рад. Просто хочу сказать, что если ничего не выйдет… Клянусь псом Каллаха, Игре, смерть уже много лет караулит меня за каждым углом. Если богам будет угодно забрать меня – пусть. Я не хочу, чтобы ты из-за этого плакала.

– Замолчи! – Игре выдохнула это громко, и Рольван решил, что теперь ему можно уже проснуться. – Ничего с тобой не будет, я закрою это поганую дверь, ты понял?!

– Тсс, – сказал Гвейр.

Рольван открыл глаза. Когда он приподнялся на локте и сел, брат и сестра встретили его на удивление безразличными взглядами.

– Вот и ты, – сказал Гвейр. – Нам пора отправляться.

Торговая площадь Сторкса встретила их оживленной суетой, смешением голосов и запахов, от которых путешественники успели уже отвыкнуть. «Рыба!» – кричали с одной стороны. «Сыр!» – вторили им с другой. «Пряности!» – отзывались с третьей. «Кожа!» – подхватывали с четвертой. Все это сопровождалось такими ароматами, что, казалось, можно было закрыть глаза и передвигаться между рядами, доверившись только обонянию и слуху. Последний, правда, отвлекался бы на звуки совсем иного рода, без каких не обходится ни один торг – споры о цене и ругань из-за испорченного товара, жалобы попрошаек и похвальба жонглеров, зазывавших на свое представление, громкое оханье какого-то бедолаги, обнаружившего пропажу кошелька и азартные выкрики целой толпы добровольцев, ловящих вора, которого, разумеется, давно уже и след простыл.

Гвейр умело лавировал между рядами, делая покупки. Утром Рольван почти насильно заставил его взять часть своих денег – в долг, как несколько раз повторил Гвейр. В пище нуждались и люди, и лошади, так что спорить не имело смысла. Рольван мог бы попросту оплачивать все сам, но на это Гвейр уж точно не согласился бы, потому и пришлось пойти на хитрость. О том, что теперь он ссужает убийцу епископа полученными в наследство от епископа же деньгами, Рольван постарался не думать.

Он терпеливо следовал за переходящим от прилавка к прилавку Гвейром, ведя под уздцы двух оседланных коней и незаметно наблюдая за Игре. Та ежилась, держась за уздечку своей кобылы, и кидала по сторонам растерянные взгляды. Казалось, суматоха людного места пугает ее больше, чем живые мертвецы и задушевные беседы с древними богами. Вдали от послушных дрейвам лесов она казалась такой же беспомощной, как выброшенная на берег рыба. Невозможно было поверить, что эта кутающаяся в заношенный плащ бродяжка еще недавно внушала Рольвану страх. И правильно, подумалось ему, ведь вся ее сила от тьмы и леса, от чего-то древнего, чуждого живым людям. Здесь же светит солнце и высятся башни храмов, здесь поют веселые песни и возносят молитвы Миру. Ночным страхам и темному лесному колдовству здесь попросту нечего делать.

Седельные сумки наполнились и потяжелели. Гвейр уже вел всех к выходу с площади, когда, взглянув на сестру, вдруг свернул к прилавку со сладостями. Среди запеченных яблок и вареных в меду миндальных орехов выбрал неприметную на первый взгляд связку мелких сушеных абрикосов. Игре улыбнулась, когда он вручил ей свою покупку с поклоном, как драгоценный дар.