Читать интересную книгу Прячем лица в дыме (СИ) - Николаева Лина

Феб остался дома, но с девушками поехал Юрико. Всё вокруг утопало в снегу, и повозка пробиралась так медленно, что казалось, пешком было бы быстрее.

По обе стороны улицы сплошной серой линией тянулись невысокие каменные дома, укрытые белой снежной шапочкой. Когда Рена с Разом приехали в Норт, сбежав из больницы, на день они остановились в этой части города: с крыши постоянно капало, на первом этаже бегали крысы, из щелей нещадно дуло. В таких домах селилась большая часть нортийцев.

За жилым районом виднелись трубы фабрик и заводов, которые никогда не прекращали дымить. При сильном ветре смог доносился до этих улиц и стелился по ним сизым туманом.

Рена всматривалась в знакомые переулки и ждала, что повозка вот-вот повернёт на центральный проспект: к знаменитой башне с часами — символу города, к бывшему королевскому дворцу, к Торговой площади, всегда шумной, пропахшей рыбой и овощами. Ей хотелось проехать мимо величественного здания суда, по главному проспекту, украшенному огромной статуей сокола и полумесяца — символов Норта, — по Революционной Аллее с бюстами героев.

Но повозка вывернула к Четвёртому мосту через Лнорту, самому узкому, украшенному каменными фигурами животных, и поехала дальше на север. Рена провожала улицы тоскливым взглядом. Немногие считали Норт красивым городом, но всё же была у него какая-то особенная красота, северная, строгая — не для каждого.

Юрико остановился в начале Эм-Нора — района, где жила городская знать. Снег укрывал повозку, но Рена всё равно боялась, что она, такая простая и бедная, бросится в глаза и вызовет подозрение.

Оша помог девушкам спуститься и сам остался ждать, а они пошли по широкой улице, засаженной деревьями, которые несмотря на холода сохранили зелёные листья. В честь праздника их украсили гирляндами и фонариками.

По обе стороны стояли одинаковые особнячки. В одних ярко горел свет, доносились голоса и музыка, а дорожки были уставлены каретами и паромобилями, другие темнели и пустовали. Чем дальше на север, тем больше, тем богаче становились дома — это уже были не просто особняки, а настоящие дворцы, окружёнными огромными садами.

— А вы неплохо жили, — Джо присвистнула, оглядываясь по сторонам. — Неужели всё это — для одной семьи?

Рена пониже опустила меховую шапочку и ответила:

— Да, для одной семьи да пары десятков слуг.

— Слуг, — протянула Джо.

Рена замечала, что та никак не может принять традиции города. Она не позволяла двум оставшимся служанкам таверны прибираться в своей комнате, даже за завтраком ходила на кухню сама, а не ждала, когда его вынесут в зал. Найдер, наоборот, яро сражался за то, чтобы работники остались и выполняли свою работу.

— Великий Отец создавал всех равными, — добавила девушка.

— Слуга — это просто работа, такая же как врач, учитель или портной. Люди сами выбирают свою судьбу. Это не рабство.

— Ага, видела я, как в Кионе живут слуги, — проворчала Джо.

Рена не стала спорить, и девушки в молчании прошли ещё несколько улиц. Замерев перед высокой чугунной решеткой, нортийка задрожала. Семь прутьев сверху донизу были выкрашены белой краской.

— Это… — начала Джо. Рена медленно кивнула. Она перестала дышать, даже сердце замерло.

Во всех городах Арлии знак имел одну трактовку — дома коснулась белая чума. Семь прутьев — семь жертв. Отец, мать, сестра и слуги? Да нет. Наверное, только слуги. А родители переехали в другую часть города.

Джо дотронулась до Рены, но та дёрнулась, сбрасывая руку с плеча, и так уставилась, словно это оша была чумная.

— Надо идти, — тихонько позвала девушка. — Мы здесь никого не найдём.

Рена с отчаянием уставилась на Джо. Ей надо — вот и пусть идёт! Нортийка прильнула к решётке и до рези в глазах вгляделась в стены, в окна, двери трехэтажного дома: не мелькнет ли тень, не послышится ли голос…

Скряга-отец ни за что не оставил бы дом пустовать. Белая чума на то и получила название «белой», что была не так жестока, как другие. Ни здания, ни вещи не были заразны, она никогда не перерастала в настоящую эпидемию. Болезнь уходила со смертью последнего в семье, и лишь опустевшие дома напоминали о них.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Если родных не оставалось, они переходили на счёт города и стояли месяцами, годами, десятилетиями, сдавшись ветрам и метелям, ветшая и разрушаясь. Их продавали за бесценок, но никто не смел купить дом, который своим дыханием тронула смерть.

— Иди, — безразличным голосом ответила Рена.

Там, в конце улицы, дома светились гирляндами, слышались музыка, смех, рокот подъезжающих паромобилей и стук лошадиных копыт, запряжённых в кареты. А этот пустовал. Сегодня, завтра и во все ближайшие годы в него никто не войдёт. Мать уже не начнёт строить постное лицо, когда увидит, как «неразумно и по-мальчишески» ведёт себя младшая дочь, не будет ворковать над старшей, блиставшей в обществе. Отец не выйдет из кабинета, хмурясь, чтобы опять поругаться за лишние траты. И не послышится, как сестра напевает себе под нос, собираясь на очередной приём — тоже уже никогда. Из конюшен не донесётся ржание лошадей, не залает старый пес…

Зато одна девчонка не столкнется с прошлым. Не войдёт в дом, где была одинока, не увидит людей, которых только разочаровывала. Уже никогда.

Рена прижалась головой к решётке. Но не так она хотела попрощаться с прошлым, не так, не так, не так!

— Надо идти, Рена!

— Я хочу попасть внутрь.

Она и сама не знала, зачем ей это. То ли найти знак, вдруг родители живы, то ли по-настоящему попрощаться.

— Ага, давай, ползи, пусть твоя рана разойдётся, а ты истечешь кровью. Или давай, подхвати чуму, этого-то мы и хотели!

— Джо, — тихо начала Рена. — У меня и так ничего нет, так дай мне хоть попрощаться. Я пойду внутрь, и твоё разрешение мне не нужно.

— У нас говорят, человек, который не умеет принимать любовь и заботу — самый слабый человек на свете. Подумай об этом, — Джо шумно вздохнула. — Хорошо. Есть тут лазейка? Чтобы ты не ползла через забор?

Рена положила руку на бок. Боль не чувствовалась после таблеток Феба, но Джо права — и всё равно хотелось оказаться внутри, чего бы это ни стоило. Увидеть пусть не реальных людей, но призраков, и попрощаться, чтобы отпустить прошлое. Хотя бы так.

— Сбоку есть калитка, которая запирается на засов изнутри. Если…

— Хорошо, — кивнула Джо, не давая договорить. — Я перелезу и попробую тебе открыть.

— Спасибо… — начала Рена, но оша снова перебила:

— И что ты такая дурная? Это Най всегда лез, куда не надо, нашла с кого брать пример!

Джо скинула шубу на снег, подпрыгнула, уцепилась за решетку и поползла наверх, точно ловкая обезьянка. Казалось, ей и опора не нужна, так легко двигалась девушка, только на лице застыло недовольное выражение — то ли из-за упрямства Рены, то ли из-за холода.

Подхватив шубу, нортийка пошла вдоль решётки. Она всё всматривалась вглубь сада, но по-прежнему не было ни тени, ни голоса, и эта пустота заставляла кусать губы от бессилия и покрепче прижимать к себе руки. Вот и нет прошлого. Свобода от него превратилась в дыру внутри.

По ту сторону раздавалась ругань Джо. С лязгом и скрипом она открыла засов и сразу протянула покрасневшие руки к шубе. Девушки прошли по саду, проваливаясь в снег, и остановились перед тяжелой деревянной дверью, которую тоже пересекали белые полосы. Рена вздрогнула.

— А внутрь через дымоход полезем? — натолкнувшись на яростный взгляд, Джо смутилась.

Рена осмотрелась, подняла камень, лежавший у забора, и бросила его в окно. Стекло разлетелось с громким звоном. Девушка подошла к краю и рукавом пальто попыталась убрать осколки, затем сняла верхнюю одежду и перекинула через край.

— Ну первой не лезь хоть, я помогу, — послышалось сзади ворчание Джо.

Оша легко подпрыгнула и, за секунду забравшись в дом, протянула руку Рене.

Сумрачная комната встретила пугающей тишиной. Кабинет отца. Старый дубовый стол по-прежнему стоял у стены сбоку, за ним — кожаное кресло, которое будто ждало, что вот-вот зайдёт хозяин. Рена была уверена, что если откроет ящики в столе, то увидит там бумагу, чернила и, конечно, сигары — уж эту трату отец всегда позволял себе. Пахло затхлостью и плесенью, а пыли в кабинете было столько, что в носу чесалось. Сколько прошло времени: год, два, три?