Читать интересную книгу Юность Бабы-Яги - Владимир Качан

Что она дальше делала – описывать не будем, но все в конечном счете произошло. И неоднократно. И бурно, и нежно, неистово и врачующе, горячо и трепетно, предельно откровенно и трогательно наивно, – словом, по-всякому, а если обобщить, то благородно и красиво, как и хотелось. Ничто не было нарушено в этой музыке ночного города, стихов, россыпи звезд и недолгой, как вскрик, любви. Ну были, конечно, фразы, потом, уже у Виолетты-женщины, фразы сомнительные по части вкуса, похожие на штампы профессиональных жриц любви, когда им хочется добавить в отношения с клиентом долю лиризма (они видят, клиент такой, ему это надо) – ну, например: «Ты хочешь растворить меня в себе?» или «Хочешь раствориться во мне? Я сделаю это сейчас, хочешь?».

– Сейчас пока нет, – отшучивался Саша.

– Ты лжешь, лжешь, ты хочешь!

То ли Виолетта что-то подобное видела и слышала в кино, то ли где-то читала и повторяла эту избитую пошлость, но так очаровательно и искренне, что она пошлостью не казалась. К тому же не будем забывать, что героине – неполных 16, что все для нее впервые, и что для её лет такая вдохновенная имитация чувств, в которые она сама почти верила в эти часы, – редкость. Поэтому мелкие вкусовые проколы – простительны.

Она ничего не передумала. Все было действительно здорово, но и только. Она, конечно, запомнит мотив спетого романса, но петь его всю жизнь не собирается. Прилипшая мелодия, пусть даже красивая, становится неинтересной. Песенку пора менять. Впереди главная цель – Герасим Петрович. И самолет уже через три часа. И Виолетта постояла, одевшись, над спящим уставшим и счастливым Шурцом, улыбнулась и, открыв лежащий на тумбочке блокнот, написала на чистой странице несколько слов. С нелишним колоритом милой драмы. (Кстати, почему «мелодрама»? Гораздо правильнее было бы «мило-драма». Драма, но милая такая, не травмирующая.) Слова располагались по всем законам жанра в нижеследующем порядке: «Спасибо. Я тебя никогда не забуду. Прощай». Потом, подумав, она красиво начертила P. S., затем капнула на страницу навернувшейся слезой (для чего пришлось послюнявить палец и слегка размазать буквы) и приписала: «Тут есть место для тех самых стихов обо мне и о нас, я прочту их в каком-нибудь журнале и сразу пойму, что ты меня не забыл». Затем быстро вышла и осторожно, чтобы не разбудить очарованного Поэта, прикрыла за собой дверь каюты.

На палубе уже никого не было. Лишь в дальнем углу сидели буквально засыпающий Петя и откровенно скучающая Анжелика. Они разговаривали. Только разговаривали, причем было очевидно, что беседа умирала. Никого Петя сегодня не попробовал, никому доступ к телам солистов знаменитой группы не дал, не успел, устал. Заниматься Анжеликой уже сил не было. И ее не опробовал, несмотря на то что какое-то время думал даже, что влюблен, и хотел отомстить… Шутка Гарри Абаева обрела под утро свой подлинный статус – шутка, да и только, но Петя так устал и опьянел, что ему было уже все равно. Он побыл директором-распорядителем трех десятков женских тел несколько часов, такого у него никогда не было и вряд ли будет, и он тоже запомнит это на всю жизнь.

– Где Шурец? – спросил Петя.

– Спит, – ответила Виолетта и, строго глядя на школьную подругу: – Пошли, что ли? Самолет скоро.

– Подожди, – вяло возразила Жика, – мы же спать идем.

– Нет, за вещами и сразу в аэропорт.

– Как в аэропорт? Мы же завтра летим. – Жика серьезно думала, что билеты на завтра, и она еще успеет пообщаться с первейшей целью своего путешествия – с Володей Буфетовым.

Но билеты были у Виолетты, и она точно знала, когда им лететь.

– Пошли, пошли, – сказала она, – не надо тебе уже ничего, пошли.

Взяла Анжелику за руку и, даже не прощаясь с Петей, повела ее, покорную и разбитую сегодняшней ночью, к пароходному трапу. А Петя только минут через пять понял, что остался на палубе один. Он огляделся, увидел, что никого нет, устало и апатично матюгнулся, налил себе остатки виски из бутылки Гарри, выпил залпом и вдруг неожиданно для себя пьяно заплакал от обиды, одиночества, от внезапно прострелившего его прозрения, – что он никому не нужен, что ни одна девушка с ним так и не осталась, что он такой невезучий, некрасивый…

Ничего, и это пройдет, и будет Петя завтра, нет, уже сегодня, нужен вновь и группе, и газете, и другу Шурцу, и девушки снова будут, и выпивка бесплатно, словом, жизнь пойдет, как и шла, а этот прострел в измученной новыми впечатлениями душе – забудется, зарубцуется так плотно, будто его и не было никогда.

Глава 11

О Герасиме Петровиче и его тайных пристрастиях

А между тем ничего не подозревающий о том, что его ждет, Герасим Петрович мирно жил в Москве, занимался своим скромным бизнесом, и все шло как обычно. Он был похож на спокойно живущий Перл-Харбор перед атакой японских камикадзе. За одним исключением: Виолетта в отличие от камикадзе сама погибать вовсе не собиралась, она хотела только поразить цель и улететь потом целой и невредимой. Он изредка занимался привычным сексом со своей женой, мамой Виолетты, вспоминая при этом, к собственному удивлению, свою приемную дочь. Мы принципиально не употребляем здесь расхожее выражение «заниматься любовью», потому что относимся к чувству под названием «любовь» с несколько большим пиететом, чем авторы этого выражения, и заниматься каким-либо чувством считаем разновидностью паранойи. Вот сексом – другое дело, им можно, как известно, заниматься и без любви. Вот Герасим Петрович и занимался. Сексуальные потребности его были так же скромны, как и его бизнес, как и он сам. Нет, он мог бы, конечно, завести себе любовницу…

Вот тоже пришлось споткнуться сейчас об это слово. Когда говорят «завести любовницу» или «завести ребенка» – это настолько мелко и унизительно для обоих, что просто переворачивает. Это как будто «завести собачку» или у собачки, к примеру, в свою очередь завелись вши. Чем-то необходимо заменить гадкое слово «завести». Ну, например: у г-на N появилась любовница или, лучше сказать, – подруга. Она появилась, а не ее «завели». Она возникла, родилась из пены тайных желаний и надежд, чтобы из этого же материала соткать сеть, в которой потом с щенячьей радостью запутается г-н N.

Так вот, у Герасима Петровича запросто могли бы возникнуть внебрачные связи, но, повторяю, он, во-первых, был скромен и застенчив, а во-вторых, ему было лень. Но Виолетту он вспоминал. Он вспоминал, как взрослеющая девочка на него смотрела, как один раз он заметил, что она подглядывала с недетским любопытством за тем, как они с матерью это делают. А Виолетта, заметим походя, была разочарована однообразием процесса и заранее знала, что у нее-то с Герасимом Петровичем все будет по-другому. Он вспоминал, какой уже совсем красивой девушкой она поехала на юг, как она многозначительно попрощалась с ним, как она, якобы случайно, назвала его Герой, а потом смутилась и извинилась, и еще многое другое вспоминал Герасим Петрович, не заходя, однако, далеко в своих воспоминаниях. Виолетта, как персонаж, не входила в палитру сексуальных грез Герасима Петровича, поскольку он считал себя с некоторых пор человеком высокоморальным и старался поступать хорошо.

Суть в том, что после сорока многие люди начинают подумывать об устройстве своей загробной жизни. Пора. Вдруг там и вправду что-то есть, а я столько уже нагрешил! И начинают регулярно ходить в церковь и соблюдать все посты. Но живем-то мы на Земле, а не в ноосфере, живем нашей вполне земной жизнью в данный нам отрезок времени. Устраивать в отведенное тебе время этакие качели – грешить и каяться, а потом, покаявшись, снова грешить и снова каяться и возводить это чуть ли не в жизненный принцип – дело сомнительное, вызывающее, по меньшей мере, иронию и недоверие. Земная жизнь с ее неизбежными грехами, вероятно, испытание своего рода, тест Создателя для каждого из нас на архаичные понятия «совесть» и «порядочность», которые сегодня и звучат-то скучно, педагогично и занудно. Какая к черту (вот именно!) порядочность, когда вокруг столько смешного, увлекательного, манящего, словом, всего того, что по кайфу. Банальная до оскомины мысль о том, что многое, если не все, зависит не от того, сколько раз ты сходил в церковь, а от того, что ты в своей земной жизни сделал или чего не сделал, может, потому и банальна, что верна?.. Несколько поколений людей, воспитанных и живших в атеизме не по своей воле, все они теперь в аду, что ли? Ведь среди них встречались безупречно чистые и честные люди. По соблюдению всех библейских заповедей (а в Библию они никогда даже не заглядывали) они могли бы дать 100 очков вперед большинству сегодняшних примерных прихожан. Интересно, простил им господь их невольный атеизм или нет? А вот эта полумера – грешить и каяться… Хотя ведь это еще надо учесть – как, насколько грешить и глубоко ли раскаиваться, а то что же получается: человек вчера убил троих на бандитской разборке, а сегодня, помахивая полукилограммовым золотым крестом на соответствующей цепи, пришел причащаться и просить у бога прощения, чтобы завтра сделать то же самое?