Читать интересную книгу Юность Бабы-Яги - Владимир Качан

Точно так происходил диалог Гарри с Виолеттой, который большей частью шел в режиме монолога Гарри. Короче, ему было очень приятно, и даже до такой степени, что он отважился показать Вете сокровенное – несколько своих песен, которые хотел выпустить в свет поначалу анонимно, чтобы группа их спела, а потом, если будет успех, обнародовать, кто написал такие чудные слова и музыку. Он не сказал Вете – чьи песни, а просто поставил запись, но настолько жадно всматривался в Ветино лицо, ища на нем следы одобрения или, наоборот, неприятия, что Вету чутье и тут не подвело. После первой же лирической песни она потрясенно покачала головой, мол, ну надо же! Бывают же шедевры, а мы о них ничего не знаем. И потом протяжно выдохнула: да-а-а! Сформировать такую реакцию ей было непросто, так как у поэтического дилетанта Гарри там встречались, например, слова: «…и твоя раскосая улыбка», а Вета, читавшая много хороших книг, любившая Ахматову, да что там далеко ходить, уже познакомившаяся с тем, как сочиняет Саша, – могла «раскосую улыбку» квалифицировать только как улыбку после тяжелого инсульта. Но тем не менее реакцию Вета выдала единственно верную, и очарованный и обманутый Гарри завел ей и вторую свою песню, и третью. И всякий раз было «ах» и «как хорошо», и очень заинтересованное: «А чье это? Кто это написал?» Кто, мол, этот гений, почему не знаю?

Но и всему хорошему когда-то наступает конец, и пир тщеславия был прерван стуком в дверь и появлением Саши, который пришел сказать Гарри «спасибо» и Виолетту забрать, чтобы провести с нею даже не ночь, а утро любви, единственное в их жизни утро, о чем Саша пока не догадывался, ну а Виолетта, разумеется, знала заранее, предполагая, когда Саша заснет, исчезнуть из его жизни навсегда. Но, отметим еще раз, она могла бы и передумать во время их близости, в то время, когда становилась женщиной, что-то ведь могло произойти в сознании, переворот какой-то. Она ведь могла и влюбиться по-настоящему и забыть про свой дурацкий генеральный план – соблазнение отчима Герасима Петровича! Ведь могла бы, могла! Бывает же, что возникает любовь, которая разгорается с сумасшедшей силой от одного сознания того, что на нее отведены считаные часы и предстоит расставание, скорее всего навсегда. А чего же она всё-таки хотела? Мимолетной, легкокрылой связи с талантливым, романтичным, симпатичным и влюбленным молодым человеком. И пусть с ней останется только вкус его губ (он ей понравился еще тогда, перед кораблем), а также воспоминание о его стихотворной импровизации ради нее и о том, что этот достойный человек был первым в ее жизни мужчиной. И все! Продолжения не надо! Она, подготовленная уже, вооруженная до зубов своим новым знанием, полетит на «Ту-154» к своему Герасиму Петровичу, которого сведет с ума, уничтожив по ходу нелюбимую мать.

И все же, все же, может, она передумает, может, не использует Сашу так практично и утилитарно, может, быстротечность и безнадежность того, что между ними будет, если будет чисто и естественно, сделают ее хотя бы на время безрассудной, безоглядной, мечтательной, наивной, лишенной холодного бездушного расчета, скучного рационализма. Думай, Виолетта, думай, но еще важнее – чувствуй, чувствуй хоть что-нибудь, когда вы с Сашей, взявшись за руки, идете к его каюте, а ты оценивающе и вместе с тем удовлетворенно смотришь в его несчастные влюбленные глаза.

Но вначале надо было пройти палубу, и Саша вел Виолетту через всю тусовку гордо и с некоторой долей тайного тщеславия. Саша в белом костюме с негласно коронованной королевой палубы шел, как лауреат, по звездной дорожке кинофестиваля. Тут было чем гордиться: Вета сейчас была необыкновенно хороша, и сознание того, что на нее все смотрят если не с восхищением, то с несомненным удовольствием, делало ее еще более влекущей, кокетливой, грациозной. Знакомый кинорежиссер, очень вежливо спросив разрешения у Саши, задержал Виолетту с неуместным сейчас деловым предложением – попробоваться в свой новый фильм. Саша вежливо отошел и ждал ее в конце палубы. Он видел, как она, улыбаясь, отрицательно покачала головой, попыталась уйти. Режиссер еще что-то темпераментно говорил, видимо, убеждая, Виолетта опять улыбнулась, покачала головой, извиняясь, пошла сквозь все взгляды к Саше и встала рядом. И так они постояли с минуту, глядя друг на друга перед последним шагом, который, в сущности, был уже не столь важен для Виолетты и несуществен даже для Саши, потому что с ним и так уже все произошло, он уже испытывал головокружительную и странную смесь гордости, растущей мелодии внутри будто из старого, волшебного фильма Клода Лелюша «Мужчина и женщина» и какого-то горького ликования от того, что такое возможно, но лучше в его жизни, чем эта минута, уже не будет.

Виолетта же хотела вновь почувствовать ту самую детскую тоску по романтическому приключению, да и по самому детству, которое сейчас должно уйти окончательно. Короче, – вызвать в себе чувство, соответствующее моменту. Ей удавалось это отчасти. Ведь всё должно быть красиво, а не абы как…

Вот так они стояли у края палубы на виду у всех, держась за руки и, словно приговоренные, которые в последний раз смотрят на солнце, впитывали глазами друг друга. Тут надо сказать, что Сашина интуиция тоже была не из худших, он почему-то знал, предчувствовал, что тривиального обмена телефонами и продолжения романа-романса в Москве не будет, что-то случится, что-то помешает, поэтому смотрел на нее тоже невесело, тоже будто прощаясь, хотя и с улыбкой. Грустная поэтика любви – это особенность нашего национального характера. Должны быть проблемы. У нас, даже если нет реальной проблемы – ее нужно выдумать. Тогда любовь воспылает особенно ярко.

– Красивая пара, – сказал кинорежиссер своей спутнице.

– Да, – отчего-то вздохнув, ответила та.

Гром оваций пассажиров и экипажа в финале этого микроспектакля. Ну, оваций не было, конечно, но внезапно притихшая палуба, глядящая на наших героев, свидетельствовала о том, что описываемый кадр людей зацепил, что все пока было благородно и правильно, что в создаваемом ими ноктюрне диссонанса не было. Повернувшись, Саша обнял Виолетту, и они медленно двинулись прочь с палубы, оставляя зрителей под легким наркозом увиденной красоты и недосягаемо высоких отношений.

Подошли к каюте. Саша, продолжая неотрывно глядеть на Вету, достал ключ из кармана белого пиджака. Ловкость и органичность этого жеста напоминала об артисте Бельмондо в таком же пиджаке, который всегда демонстрировал понты с непередаваемым изяществом. У Саши, однако, понтов и в мыслях не было. Просто-напросто все должно было продолжаться грациозно и пластично, а если бы он рылся по карманам в поисках этого самого ключа, это внесло бы в финальный аккорд лишнюю и даже смешную ноту. А смеяться в преддверии или во время такого серьезного действа, которое они собирались совершить, – это риск разрушить все к чертовой матери.

Что-то тем не менее все-таки помешало. Это «что-то» было неожиданным для обоих и довольно неприятным. Бывает, знаете ли, такой психический эффект или лучше – дефект у мужчин, и чаще всего у мужчин с ненормально тонкой душевной организацией, что когда они слишком хотят, слишком влюблены, слишком долго ждут и готовятся к предстоящему акту, да к тому же начинают вдруг опасаться, что у них не все получится как надо, что они опозорятся перед королевой своего воображения, – то у них ничего и не получается. Во всяком случае – в первый раз. Вот этой самой участи не избежал и наш герой.

Саша лежал на спине, с тоской и смущением глядя в потолок и не зная, что сказать, и что вообще говорят в таких случаях, так как у него такое случилось первый раз в жизни. И вот тут-то Виолетта обнаружила такой постельный талант и такт, который оказал бы честь любой опытнейшей куртизанке периода распада Римской империи. Она тихо полежала рядом, молча и тем более ни о чем не спрашивая. Она только осторожно и нежно, едва касаясь, проводила рукой вдоль его тела, то ли лаская, то ли утешая, но ни слова не говоря. И первыми словами, которые она произнесла, деликатно и шепотом минут через 10, были: «Я тебе помогу, у тебя все получится. Не думай о плохом. Пусть все твое плохое будет моим». Это звучало, как заклинание, как магическая формула, но пора уже сказать, что Вета была ветвью (ах! невольный каламбур!) генеалогического древа колдунов, из чьих сетей она упрямо пыталась вырваться. Но генетический опыт оставался – а куда он денется. Поэтому она прошептала Саше сексуальным контральто именно эти слова, которые немедленно стали производить благотворное воздействие на Сашины непокорные органы внутренней секреции.

Что она дальше делала – описывать не будем, но все в конечном счете произошло. И неоднократно. И бурно, и нежно, неистово и врачующе, горячо и трепетно, предельно откровенно и трогательно наивно, – словом, по-всякому, а если обобщить, то благородно и красиво, как и хотелось. Ничто не было нарушено в этой музыке ночного города, стихов, россыпи звезд и недолгой, как вскрик, любви. Ну были, конечно, фразы, потом, уже у Виолетты-женщины, фразы сомнительные по части вкуса, похожие на штампы профессиональных жриц любви, когда им хочется добавить в отношения с клиентом долю лиризма (они видят, клиент такой, ему это надо) – ну, например: «Ты хочешь растворить меня в себе?» или «Хочешь раствориться во мне? Я сделаю это сейчас, хочешь?».