Он не знал, насколько безопасно было говорить о печати книг.
— Майн была слабой девочкой и медленно росла, — начала Эффа, держа Камилла на руках. — Мы всегда боялись, что она в любой момент может умереть. Тули стала более-менее самостоятельной, когда ей было два или три года, но Майн для этого потребовалось пять лет. Раньше она всегда плакала о том, что это нечестно, что только Тули здорова и может выходить на улицу.
Похоже, ей как матери было больно, когда Майн обвиняла её в том, что она не родилась здоровым ребёнком. Лютц подумал, что это, вероятно, была прежняя Майн. Та Майн, которую он знал, никогда бы не стала плакать из-за несправедливости. Она много старалась, чтобы стать сильнее и, несмотря на неудачи, стремилась к тому, чтобы читать книги.
— Но потом она перестала плакать из-за несправедливости, и начала злиться на всё подряд. Она говорила, что ненавидит своё тело. Она принималась за уборку в доме, пока не оказывалась в постели с лихорадкой. Она танцевала странные танцы, пока не падала без чувств, а ещё она говорила, что если есть определённые вещи, то это будет полезно для её тела, но затем у неё начинал болеть живот, — продолжила Эффа, слегка улыбаясь.
«А вот теперь это та Майн, которого я знаю» — подумал Лютц. Ему было легко представить все те странности, которые совершала Майн.
— А после того, когда она перестала плакать и злиться, она начала ходить с Лютцем в лес. И пусть она и не могла надеяться, что станет столь же здоровой, что и другие дети, она всё же набралась сил, чтобы выходить на улицу и поучаствовать в фестивале. Я и подумать не могла, что после всего этого она вот так умрёт…
После этого родные Майн заплакали и больше не проронили ни слова. Все их понимали. Их дочь наконец-то выздоровела, но её убил приезжий дворянин и забрал её тело. Похороны были тихими. Никто не разговаривал. В свете костра Гюнтер молча вырезал из дерева надгробие для Майн. По его щекам текли слёзы.
Ожидая рассвет, люди по очереди уходили поспать. Когда пробил второй колокол, женщины начали раздавать хлеб и чай. Было запрещено есть мясо до окончания похорон. После простого завтрака, люди подняли лёгкую доску и направились в храм. Им нужно было сообщить о смерти, а затем получить медаль, необходимую для захоронения. Когда они сообщили привратнику храма об умершей, тот пропустил их в молитвенный зал. Обычно умершими занимались служители, но по какой-то причине на этот раз вышел сам главный священник.
— Ребёнок, семь лет, родилась летом, зовут Майн? Понял.
Всем пришлось недолгого подождать в молитвенном зале, пока не вернулся главный священник. Он передал плоскую белую медаль Гюнтеру. Это была та самая медаль, которой Майн коснулась своей кровью на церемонии крещения. Она также являлась и разрешением на захоронение и заменяла бедным простолюдинам надгробные памятники, на которые у тех не было денег. Получив медаль, все направились на кладбище за городом. Поскольку на доске находилась лишь лёгкая коробка, то люди, что несли её, шли быстрее, чем обычно. Да и мало кто мог что-то рассказать о Майн, так что разговоров не было.
Ящик закопали в самом дальнем от входа углу кладбища. Он был маленьким, так что могилу выкопали быстро. Гюнтер прикрепил медаль к вырезанной им доске, что станет надгробием. После того, как медаль крепко прилипла к доске, он воткнул доску глубоко в землю, таким образом обозначая на кладбище ещё одну могилу.
На надгробиях богатых людей было вырезаны много слов, но большинство бедняков не умели читать, а потому на их могилах редко что-то писалось. Могилы можно было определить лишь по форме вырезанной доски и тому месту, где крепилась медаль. Однако на надгробии Майн, под медалью, была надпись: «Наша любимая дочь».
Похороны закончились. Если бы Майн была главой семьи, то обсуждались бы вопросы наследования и того, кто станет новым главой семьи, но для Майн, которая умерла вскоре после крещения, всё это было не нужно.
***
На следующий день после похорон все вернулись к своей обычной жизни. Лютц тоже вернулся к своему привычному распорядку дня. Он вышел из дома, сбежал вниз по лестнице, миновал колодец, а затем поднялся по другой лестнице и постучал в дверь. Её открыла Тули и непонимающе посмотрела на него.
— Доброе утро, Лютц. Что-то случилось?
— Что-то… Ох!
Теперь, когда Майн стала Розмайн, ему больше не нужно было провожать её в храм. Не нужно было сопровождать её, когда Майн требовалось куда-то пойти. Не нужно было следить за её здоровьем. Не нужно было помогать ей что-то сделать. Не нужно было обнимать её, когда ей было одиноко. Не нужно было поддерживать её, когда она плакала. Всё это больше было не нужно.
— Майн на самом деле ушла, да?
Даже если Майн стала Розмайн, он по прежнему надеялся, что она окажется здесь. Но теперь она Розмайн, дочь высшего дворянина. Она больше никогда не будет той девочкой, которую знал Лютц и с которой провёл так много времени.
Лютц лишь сейчас полностью осознал, что Майн больше нет. Он задрожал, и слезы, которые он так и не пролил на похоронах, внезапно полились из глаз. Тули нежно погладила его по голове, успокаивая, как когда-то успокаивала Майн.
— Лютц, ты по прежнему можешь разговаривать с Майн на работе, так ведь?
— Я могу поговорить с ней, но она больше не Майн.
— Это правда. Но Майн сказала, что даже если она не может общаться с нами так, как раньше, она хочет, по крайней мере, видеться с нами, — пробормотала Тули, вспоминая свой последний разговор с Майн.
Пусть она и не могла называть их семьёй, но Майн всё ещё хотела знать как у них дела. Таким образом, Майн хотела бы поговорить с Лютцем, пусть это будет всего лишь деловой разговор.
— Лютц, не мог бы ты отвести меня сегодня в компанию Гилберта?
— Для чего?
— Я хочу сдержать обещание, что дала Майн, — ответила Тули.
Затем она ушла в спальню и вернулась с сумкой, которую обычно использовала Майн.