(1863): «Так вот не понимаю я, чтоб умный человек, когда бы то ни было, при каких бы ни было обстоятельствах, не мог найти себе дела. <…> Нельзя версты пройти, так пройди только сто шагов, всё же лучше, всё ближе к цели, если к цели идёшь…»
Прототипом Тихомирова исследователи называют «долгушинцев» Папина и Гамова; в следственном деле упоминается и фамилия Тихомиров — этот человек был близким знакомым А. В. Долгушина, часто бывал в его доме, но по делу «долгушинцев» не привлекался.
Тихон (отец Тихон)
«Бесы», гл. «У Тихона»
Старец, бывший архиерей, проживающий «на спокое» в Спасо-Ефимьевском Богородском монастыре, которому Ставрогин принёс и дал прочесть свою исповедь. «Николай Всеволодович вступил в небольшую комнату, и почти в ту же минуту в дверях соседней комнаты показался высокий и сухощавый человек, лет пятидесяти пяти, в простом домашнем подряснике и на вид как будто несколько больной, с неопределённою улыбкой и с странным, как бы застенчивым взглядом…» Далее сообщаются сведения о Тихоне, которые собрал Ставрогин до визита: «Николай Всеволодович узнал, что он уже лет шесть как проживает в монастыре и что приходят к нему и из самого простого народа, и из знатнейших особ; что даже в отдалённом Петербурге есть у него горячие почитатели и преимущественно почитательницы. Зато услышал от одного осанистого нашего “клубного” старичка, и старичка богомольного, что “этот Тихон чуть ли не сумасшедший, по крайней мере совершенно бездарное существо и, без сомнения, выпивает”. Прибавлю от себя, забегая вперёд, что последнее решительный вздор, а есть одна только закоренелая ревматическая болезнь в ногах и по временам какие-то нервные судороги. Узнал тоже Николай Всеволодович, что проживающий на спокое архиерей, по слабости ли характера или “по непростительной и несвойственной его сану рассеянности”, не сумел внушить к себе, в самом монастыре, особливого уважения…»
Тихон, прочитав исповедь Ставрогина о растлении Матрёши, в суждениях был «осторожен»: вначале посоветовал сделать в «документе» исправления «в слоге», затем заметил, что «некрасивость преступления убьёт» и, наконец, высказал догадку, что на покаяние исповедь мало похожа и что Ставрогин, дабы избежать обнародования её, отодвинуть — бросится в новое преступление как в исход. Неопубликованная при жизни Достоевского глава «У Тихона» заканчивается гневной реакцией «разоблачённого» Ставрогина: «— Проклятый психолог! — оборвал он вдруг в бешенстве и, не оглядываясь, вышел из кельи».
Прототипом Тихона послужил Тихон Задонский.
Рисунок Достоевского из записной тетради. Старец.
Товарищ из дворян
«Записки из Мёртвого дома»
Так автор именует (упоминая мимоходом) в тексте поэта-петрашевца С. Ф. Дурова, также отбывавшего каторгу в Омском остроге.
Толкаченко
«Бесы»
Член революционной пятёрки, соучастник (наряду с Виргинским, Липутиным, Лямшиным и Эркелем) убийства Шатова Петром Верховенским. Хроникёр Г—в, представляя читателю «бесов» в главе «У наших», об этом сообщает: «…Толкаченко, — странная личность, человек уже лет сорока и славившийся огромным изучением народа, преимущественно мошенников и разбойников, ходивший нарочно по кабакам (впрочем не для одного изучения народного) и щеголявший между нами дурным платьем, смазными сапогами, прищуренно-хитрым видом и народными фразами с завитком. Раз или два ещё прежде Лямшин приводил его к Степану Трофимовичу на вечера, где впрочем он особенного эффекта не произвёл. В городе появлялся он временами, преимущественно когда бывал без места, а служил по железным дорогам…»
В момент убийства Шатова первым сзади бросился на него Толкаченко и потом деловито помогал привязывать к трупу камни, нести его к дальнему пруду, хотя и был во всё это время каким-то заторможенным. После преступления он убежал, но был схвачен и повёл себя «интересно»: «Толкаченко, арестованный где-то в уезде, дней десять спустя после своего бегства, ведёт себя несравненно учтивее, не лжет, не виляет, говорит всё что знает, себя не оправдывает, винится со всею скромностию, но тоже наклонен покраснобайничать; много и с охотою говорит, а когда дело дойдёт до знания народа и революционных (?) его элементов, то даже позирует и жаждет эффекта. Он тоже, слышно, намерен поговорить на суде. Вообще он и Липутин не очень испуганы, и это даже странно…»
Прототипом этого персонажа послужил нечаевец И. Г. Прыжов. С названием его труда «История кабаков в России», вероятно, связана украинская фамилия героя, произведённая от «толкач» (по-украински «товкач» — целовальник).
Тоцкий Афанасий Иванович
«Идиот»
Помещик, «человек высшего света, с высшими связями и необыкновенного богатства»; «благодетель» Настасьи Филипповны Барашковой. После смерти соседа, мелкопоместного помещика Филиппа Александровича Барашкова, Тоцкий по «великодушию своему, принял на своё иждивение и воспитание» его дочь Настю, она выросла вместе с детьми его управляющего, а когда ей исполнилось 16 лет, благодетель Тоцкий, увидав её, восхитился и «приблизил» к себе. Когда же он решил выгодно жениться, кроткая Настя, вдруг превратившаяся в гордую Настасью Филипповну, приехала неожиданно в Петербург и смешала ему все карты. Более того, Афанасий Иванович перестал быть единственным «светом в окошке» и превратился в одного из свиты почитателей красоты новоявленной королевы. Очень непростые отношения связывали этих двух людей: достаточно сказать, что Тоцкий, доведший Настасью Филипповну в её юности до суицидального комплекса, тоже однажды — из-за неё же — застрелиться хотел, о чём ядовито поминает Аглая Епанчина во время свидания с нею. Натура Тоцкого в связи с тем сложным периодом в его жизни набрасывается повествователем отдельными, но весьма характерными штрихами: «Дело в том, что Афанасию Ивановичу в то время было уже около пятидесяти лет, и человек он был в высшей степени солидный и установившийся. Постановка его в свете и в обществе давным-давно совершилась на самых прочных основаниях. Себя, свой покой и комфорт он любил и ценил более всего на свете, как и следовало в высшей степени порядочному человеку. Ни малейшего нарушения, ни малейшего колебания не могло быть допущено в том, что всею жизнью устанавливалось и приняло такую прекрасную форму. <…> Афанасий Иванович никогда не скрывал, что он был несколько трусоват или, лучше сказать, в высшей степени консервативен. Если б он знал, например, что его убьют под венцом, или произойдет что-нибудь в этом роде, чрезвычайно неприличное, смешное и непринятое в обществе, то он конечно бы испугался, но при этом не столько того, что его убьют и ранят до крови, или плюнут всепублично в лицо и пр., и пр., а того, что это произойдёт с ним в такой неестественной и неприятной форме. А ведь Настасья Филипповна именно это и пророчила, хотя ещё и молчала об