так и не смогли подвести эти силы к танковой группе Германа Гота. Промахивались раз за разом. Ударь корпус Хацкилевича по Готу, то, если бы он даже не смял танковую группу немцев, то на одном из флангов их наступления ситуация стала бы весьма для вермахта неудобной. Но на всех направлениях, куда бросали 6-ой мехкорпус, ему встречались только пехотные дивизии немцев. И против них он толком так и не успел вступить в бой, потому что уже к 24-му июня у Хацкилевича стали заканчиваться горючее и снаряды. Генерал Болдин, командующий армейской группой, которому к тому времени был придан корпус, писал, что Хацкилевич его прямо терроризировал: «Снарядов! Горючего!», — но сам Болдин ничего сделать не мог, потому что, как и связь, снабжение в армии осуществляется сверху вниз, от вышестоящих штабов нижестоящим, а штаб Западного фронта думал не о сопротивлении, а уже собирал манатки, намыливаясь смыться подальше от немцев в тыл.
Уже на третий день войны Хацкилевич прибыл в штаб к Болдину и доложил, что танкисты расстреливают последние снаряды, а потом придется взорвать свои танки.
Фактически, 6-ой мехкорпус не немцы разгромили, танки корпуса уничтожили сами танкисты (те, что смогли, танк взорвать тоже не одна граната нужна). Да не танкисты! Этот корпус уничтожил Павлов, не предприняв никаких мер по его обеспечению горючим и снарядами. И в то время, когда генерал Хацкилевич, слив остатки топлива в свой командирский танк, пошел в свой последний бой, в котором погиб, Павлов со своим штабом драпали в Могилев, а оттуда, также не имея никакого представления о происходившем на фронте, слали Болдину грозные приказы бросить уже погибший 6-ой механизированный корпус в отважный контрудар и разгромить немцев. И Иван Васильевич так и написал в воспоминаниях: корпуса уже не было, как боевой единицы, а приказы по его боевому применению от Павлова всё шли и шли.
Ну, это понятная ситуация. Павлов, сбежав в Могилев, потеряв связь с войсками, изображал, что он какими-то войсками командует и даже Жукову докладывал, что командует. Только он не ожидал, что в Могилеве уже Ворошилов. Немая сцена из комедии Гоголя «Ревизор». А началось всё с комедии в театре 21-го июня, Болдин постановку вспомнил — «Свадьба в Малиновке». На самом деле была пьеса Мольера. Но тоже комедия. Генерал, командующий фронтом, целующий сапоги Ворошилова — еще смешнее комедия…
* * *
Я называю это мартиросяновщиной… Стоит только что-то написать о начале войны, как почти всегда появляются полоумные, оставляющие под статьями комментарии на тему, что Жуков и Тимошенко вредительски подменили план Шапошникова, а Павлов выполнял план подставить войска в Белоруссии под разгром. Предатели и заговорщики.
Почему этих субъектов я называю полоумными? Потому что у них в одном полушарии мозга книги Мартиросяна, Мухина и Козинкина, а другое — пустое. Без извилин. Но если, уважаемые, вы считаете себя не полоумными и хотите обидится на меня, то сначала напрягите и наморщите гладкое полушарие, может на нем после наморщивания появятся извилины и вы сможете сформулировать мартиросяновщине вопрос: зачем маршалу Тимошенко было вредить и предавать, если он уже был на высшей для военного человека должности — наркомом обороны? Чем он был обижен и обойден, чтобы пойти на предательство, и что он хотел получить в результате разгрома Красной Армии и поражения СССР в войне? Должность бургомистра? Или, если его вредительство рассматривать в разрезе подставить армию под разгром, потом сместить Сталина, заключить мир с немцами, как у Тухачевского и троцкистов, и самому стать Перзидентом на остатках бывшего великого государства? Он что больным головой был, чтобы так рисковать и променять должность наркома обороны великой страны, на должностишку в полуколонии?
То же самое касается Жукова и Павлова. Особенно Жукова. Его собственная карьера чем-то не устраивала? Хотел стать начальником Генштаба в Рейхе вместо Гальдера? Элементарно причин не было ни у Тимошенко, ни у Жукова участвовать в каких-то заговорах. Не только карьерой не обижены, но еще и в зените славы, герои. Они мечтали стать не героями, а полководцами разгромленной армии? Мартиросян с Мухиным, вы реальные придурки. Или, что вернее, негодяи.
Но Павлов же после ареста на допросе говорил, как они с Мерецковым насчет немцев: нам при них хуже не будет?! И много наговорил такого, что его можно к Тухачевскому прислонить. Так почему же тогда Балаев его не считает заговорщиком? И Мерецкова тоже.
Я вам, господа Мартиросян, Мухин и Козинкин, отвечу, почему я его заговорщиком не считаю, а вы считаете. Потому что вы придурки или негодяи. Или то и другое. Мартиросян в личной переписке поставил мне в упрёк, что я в себе следователя не изжил, поэтому не вполне объективен. Наверно, он в себе следователя изжил, хотя везде рисуется, что служил в КГБ. Интересно только — кем, если о следственной работе никакого представления не имеет? Оперативником? Так оперативник еще какое представление об этой работе имеет! Арсен Беникович, так кем вы в КГБ служили? В таком секретном подразделении о котором даже говорить нельзя? Наверно, в «Альфе»… Не-а, альфовцы вообще-то, бывшие, не скрывают своего места службы, многие из них на публике даже рассказывают, как она проходила. А вы, судя по той глубокомысленной чуши, которую пишете о разведке, служили в таком подразделении КГБ (если вообще в КГБ служили), о котором знатоку разведок даже упоминать опасно. Уж не на вещевом ли складе, Арсенушка?
Так вот, спецы по разведкам, в приговоре Павлову о заговоре нет ни одного слова, там только: трусость, паникерство, бездействие власти. А на допросах он мог что угодно говорить, но чего нет в приговоре — в том не виновен. И не надо за Сталина выдумывать, как вы это делаете, будто Иосиф Виссарионович боялся, что если в армии узнают об измене Павлова и компании, то красноармейцы перестанут командирам доверять. Приказ за подписью Сталина по Павлову прочитайте, там видно чего Иосиф Виссарионович боялся. Это вы считаете, что красноармейцы для него были быдлом, которым доверять нельзя.
Но, как не изживший из себя следователя, я для тебя, разведчика с вещевого склада, довожу, что если гражданин попадается с поличным за совершением преступления небольшой тяжести, то у него один интерес — чтобы следствие быстрее закончилось, было как можно меньше нервотрепки с допросами, очными ставками, следственными экспериментами, ему интересно поскорее в суд, получить приговор и уехать из тюрьмы в лагерь отсиживать срок. В лагере легче, чем в тюрьме. И приговор при чистосердечном будет легче.
Если же