Читать интересную книгу Я тебе не ровня (СИ) - Шубникова Лариса

Девки-то растолкали, но опосля. Дали поспать-понежиться на травке. И на том спасибочко! Шли гуртом до дворов — смеялись, прибаутничали. Ребятки видели девчаток, свистали и заманивали. Ох и шуму, ох и весело!

Арина дома уж совсем проснулась, особливо когда приметила — солнышко клониться. И тут ее почитай лихоманка пробрала. И трясет, и радует и понукает. Сидеть невтерпеж, ждать сил нет. Так бы подхватилась и понеслась к реке, к Воловьей-то горушке.

Вечеряли с дедом молчком. Михаил Афанасьевич весь в думах был, на Аринку поглядывал, будто прикидывал чего. А Аринке ни до деда — лететь бы к Андрею, а там хоть трава не расти!

Холопья семья дневные дела поделала, Аришке отчет дала, а теперь спать расположилась. Неждан все бубнил в подклети своей, а Уля отругивалась, мол, спать мешаешь. Потом и они угомонились. Аринка тихонько и прошмыгнула на двор, а оттуда по дороге да к реке. Когда дома-то прошла чинно, когда никто уж не видел — понеслась, что ветер! Коса полощется за спиной, ноги резво несут, щеки горят, а из груди крик радостный рвется. Дурная, как есть дурная!

Влетела в рощицу, огляделась, а нет никого. Чуть не заплакала — не дождался? Или не пришел? Долго-то печалиться не случилось. Руки горячие обняли, прижали к крепкому телу спиной, губы нежные по шее прошлись-пробежались шелковой лаской.

— Поймал, птичку, — голос Шумского приласкал не хуже поцелуя. Глубокий, нежный, но горячий, аки печь в зиму.

— Долго ли ловил, Андрей? Ведь сама в руки кинулась. — И еще один горячий поцелуй, теперь уж под ушко, сладкий такой, что не передать. — Отпусти, посмотреть на тебя хочу.

Он и повернул ее к себе мордашкой, но из рук крепких, все одно, не выпустил.

— Никак скучала?

Арина поняла токмо одно — он сам скучал, едва ли не сильнее. Вон глазами как высверкивает, грызет сердечко девичье, любовью точит. Красивый… Смуглый лик нежностью подернут, волосы густые, плечи широкие. Рубаха богатая на ней кафтан наброшен. И что ж ответить, а? Вздохнула и призналась.

— Скучала. О тебе все мысли, Андрей. Хожу, как в тумане.

Другой бы возгордился, приосанился, а он…

— То и дорого, золотая. Я будто знаю, что думаешь обо мне. С того и жив, пожалуй. Спасибо, Арина, — голову склонил и поцеловал, она ответила и обняла за шею.

Кафтан боярский в траву упал, за ним очелье девичье… И завертел, затянул омут любвный — не вырваться. Поцелуи шелковые крепче кандалов держали, руки горячие, смелые — плен сладкий. Тут любая бы разум обронила, а Арина и подавно — ведь любила сильно и его ответ получала, как подарок.

Трава-то мягкая и приняла их на себя, ласково коснулась, будто рада была. И Арина счастлива стала… Стыда не чуяла — какой стыд, если любовь искрами сыпет?

Андрей спустил уж рубаху с белых плеч, покрыл поцелуями грудь нежную, девичью, а Арина, бесстыдница, те ласки принимала радостно, стонов не сдерживала, будто умоляла продолжать. Андрей себя держать не смог, да и надо ли было? Накинулся, жадностью любовной опалил Аришку, руки не дал поднять, сам ласкал — сладко и горячо.

Шептал что-то на ухо, да она уж и не разумела. Только голос его слышала, и он взвивал в ней и омут, и страсть, и сладость. Одно запомнила.

— Ариша, золотая, мог бы, на себя боль твою принял. Прости меня.

Болью ожгло, крик-то вырвался последний девичий, но Андрей унял поцелуями, руками нежными, шепотом жарким. А там уж не до боли… Сладкой волной окатило, смыло все, что вокруг существовало, остался только Он, любимый, единственный…

Сплетались тела в высокой траве, омывались светом лунным, любовным. Только стоны, да жаркий шопот. Звук поцелуев и песня Аришки, что вырвалась из груди в самый-пресамый лучший миг.

Андрей дышал жарко, ткнулся носом в ее шею. Сжал так, что едва не сломал! Аринка обвила его руками, ногами. Если бы могла, то и прилипла бы насмерть…токмо не знала как.

Через долгое время решила заговорить:

— И ведь не пожалел меня, боярин. Знал же, что против слова не молвлю. Сил не найду.

Андрей лицо к ней поднял, навис, в глазах черных и радость, и злость.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

— А ты меня пожалела, золотая? Скрутила в веревье тугое. Я теперь как щеня твой… Буду за тобой бегать, да хвостом вилять. Ждать, когда ты смилуешься и меня приласкаешь. Какой я теперь боярин, а? Скотина подневольная. — И ведь не врал!

Вздохнул так, что у Аришки сердечко зашлось, но и радостно стало так, что смеха не сдержала.

— Давай, нето. Смейся, коли охота есть. Мне в петлю, а она в хохот, — сердился. — Точно, сглазили меня. В один день с Буяном. Помнишь?

Аришка уютно так в руках его устроилась, прижалась к теплому телу, Андрей под голову ей руку свою положил, косу на пальцы наматывал, словно золото сквозь них пропускал.

— Помню, Андрюш. Ты грозный такой был. Как сказал-то? Испортишь коня — не спущу! И бровями так…

Андрей и сам хохотнул.

— Вот, вот. Тогда и прилип я к тебе, как смола. Чуть шею не вывернул, так на тебя смотрел, — помолчал. — Я тогда еще понял — ты меня не опасаешься, как другие. Смотришь на меня и будто…любишь. Нет, не так… светишь. Ну и любишь.

— Ой, а косу? Косу мою помнишь? Когда зацепилась за забор. Ты ведь отпустил… Я и… — Андрей в глаза ей смотрел, ждал слов. — Тогда и полюбила, должно.

Что уж Андрею в ее словах почудилось, Аринка не поняла, только увидела, как заполыхал огонь наново в нем, да она и сама вспыхнула соломкой-то сухой. Токмо и осталось, что целовать, ласкать, да любить жарко.

Иной раз думается, сколько ж Дивия* видит-то, а? И чего видит? На что дивится?

Небо-то уж светлеть стало, а Андрей все не отпускал. Аринка и не торопилась бы никуда — ведь сладко. Но…

— Андрюша, пусти. Как светло станет, увидят же, — и млела, дурёха, от поцелуев его, даже не трепыхалась.

— Пусть видят, Ариша. Ты ведь знаешь, скоро сватов пришлю и сам приду.

— Вот тут она и вскинулась!

— Не говори мне о том, слышишь? Не пойду! Сказала уже, не стану тебя неволить, к земле худородностью своей гнуть.

А Шумской-то даже бровью не повел.

— Знаю. Так и я сказал. Не пойдешь доброй волей — увезу. Перед алтарем скажешь нет, ссильничаю и дитя тебе подарю. Али забыла, Арина? Надеюсь, токмо, что сильничать не придется, — и улыбается, паразит!

— Это шутки тебе, да? Пойми… — Сказать не дал, рот заткнул поцелуем.

— И ты пойми. И не говори мне больше ничего. Арина, все тебе прощу, даже если убить меня захочешь, сам нож дам. Но хочу, чтобы помнила — ты моя. Не предавай. Со мной будь и моей. Все на том.

Она только головой покачала.

— И вот еще… — Андрей привстал, пошарил рукой в траве и вытянул бусы серо-зеленого камня. — Подарок небогатый, токмо, для меня он очень дорог. Хочу, чтобы приняла. Знаю точно, что золота, камней дорогих ты не возьмешь, а вот сердечный дар — запросто. Эти бусы для меня, как судьба. Пояснить не могу, скажу только, что отдаю тебе самое дорогое, что есть.

Аринка поняла — возьмет и хранить будет всю жизнь! Как бы она, охальница, не повернулась. Андрей надел бусы на ее шею, поцеловал.

— Спасибо. Красивые, Андрюш, — ладошкой по лицу его провела. — Мне пора…Прости уж.

— Упрямая. Ладно… — помог рубашку натянуть, правда долго помогал, все разглядывал, да поцеловать пытался, то локоть, то живот. Дурной, но такой любимый.

Шли урядно. Аринка впереди, Андрей чуть отстав. Все смеялся тихо — ведь дурость же. Так и сказал ей.

— Вот охота тебе народ будить смехом своим, а? — сердилась рыжая. — И не смотри ты на меня так…

— Как так, золотая? Ты мне скажи, как на тебя не смотреть, я попробую. Но обещать не могу. Никого красивее в жизни не видел.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Аринка румянцем покрывалась счастливым и радовалась, что ночная темень скрывает улыбку глупую.

— Андрей, иди, нето. Ведь увидят… Христом Богом!

Он и внял. Довел почитай до самого ее дома, а стало быть, не обидит никто уж. До ворот-то всего ничего.

— Поцелуешь — отпущу.

Пришлось целовать, да самой нравилось…чего уж. На прощание вдел ей в косу цветок какой-то белый, улыбнулся и сказал: