Читать интересную книгу Ключи счастья. Том 2 - Анастасия Вербицкая

Кто не был бы счастлив на ее месте? Но эта линия у рта, эта печаль! Только каботину свойственно наполнять жизнь успехом у толпы. Истинный художник всегда одинок.

«Ты придешь!»

— Нет! — говорит он громко. — Нет!

И опять берется за перо.

Вдохновение? Да, он его знает. Это гостья небес. И никому неведомы ее пути и час, когда она войдет сюда. Но труд, упорный труд — вот кто царит здесь, в этой комнате поэта. Работа над каждым словом, над каждым стихом. Как гранильщик шлифует камень, который будет сверкать потом и радовать глаз, так трудится он здесь, в тиши и одиночестве, упорно и медленно, без пощады к самому себе, борясь с жаждой жизни, жертвуя всеми возможностями грозному, требовательному богу искусства. Когда-то всеми осмеянный, теперь он всеми признан. Он горд, как Цезарь, и упорен, как рудокоп. Он бросил вызов толпе и покорил ее.

Сумерки тихонько падают. Резко белеет на полу забытая бумажка.

Он пишет, забыв о жизни.

— Я получил телеграмму, Маня. И вечером уезжаю.

— Нина? Боже мой! Что случилось?

— Нет, нет. Я еду по делам. Нынче вечером.

Штейнбах незаметно следит за ее лицом. Но Маня овладела собой. И только легкая краска, сбегающая с ее щек, говорит об ее радости. О, быть одной! Именно теперь. Не чувствовать этого взгляда, подстерегающего каждое ее движение.

— Надолго ты едешь? — спрашивает она, играя кольцами.

— Неизвестно. Я тебе напишу.

Она думает о чем-то, щурясь на сверкающий рубин на своем мизинце, ее любимый камень.

— Марк, дай мне телеграмму, как приедешь, в тот же день. Слышишь?

Она поднимает глаза, и он видит в них что-то темное и угрожающее.

— К чему? — срывается у него невольно. — Ты каждый день говоришь с фрау Кеслер по телефону.

— Нет, нет. Ты должен мне телеграфировать!

Он пристально смотрит ей в глаза. И вдруг усмехается.

И она чувствует, что руки ее холодеют.

— Прощай! — говорит он, входя в ее комнату вечером, когда она собирается в Студию. — Надеюсь, ты нынче будешь иметь успех, как всегда.

Он целует ее руку.

— Почему так рано? Разве ты не курьерским едешь?

— Нет. С этим поездом я выгадываю два часа.

Через десять минут она слышит, как он выходит из своего номера. Полуодетая, она бежит к двери. Штейнбах идет по коридору в меховом пальто и шапке, с небольшим портфелем в руках. Его плечи как-то непривычно согнулись. Точно он устал.

— До свиданья, Марк! — Ее голос звенит робко и нежно.

Он оборачивается. Глаза его угасли.

Вдруг он подходит, словно кто-то толкнул его к ней. Берет ее голову в обе руки. Долго и странно глядит в ее глаза. Скорбно изогнулись брови, эти черные брови, которые она любила когда-то. Но разве она его уже не любит? Кто сказал, что она его разлюбила? Она хочет отстраниться. Но он приникает к ее устам в долгом-долгом поцелуе.

— Марк! — тихонько и жалобно срывается у нее. Он ждет, с тоской глядя в ее лицо.

Но у нее нет слов. И она печально опускает ресницы.

— Прощай! — говорит он.

Стоя у двери, она слушает звук его замирающих в коридоре шагов. Вот он теперь спускается по лестнице, согнувшись, как его старый дядя. Как бы придавленный тяжестью Неизбежного.

Но кто сказал, что это неизбежно? Кто?

Она поворачивается и медленно идет в глубь комнаты.

Он понял. Он уезжает нарочно. Да, да. Она сейчас только это угадала. А он давно уже читает в ее душе. Если эта деловая телеграмма ложь, значит, он сознательно устраняется с ее дороги, чтобы не мешать.

У Мани вырывается стон. Она падает в кресло, закрыв лицо руками. Жалость и раскаяние, как они мучительны! Эти чувства незнакомы и враждебны ее душе.

Она никогда не жалела его раньше, во всей истории с Нелидовым. А встреча с рыжей венецианкой отняла у нее все иллюзии, всю веру в вечность и неизменность любви. Да, она его не жалела раньше. Почему же теперь так болит ее душа? Хочется кричать от боли. Хочется дать волю слезам, что подступили к горлу и душат.

Нет! Она его не разлюбила. Только теперь, охладев к его чувственной ласке, она оценила его натуру, полюбила душу его. Он стал ей близок, дорог, необходим. Может ли она представить себе дальнейшую жизнь без него?

Нет! Нет! Ни одной минуты. Никогда, ни для кого не согласилась бы она покинуть Марка. «Ни для кого!» — громко и страстно говорит она, как бы кидая вызов кому-то. Нина, Марк и искусство — вот все, на чем держится ее жизнь. Нет другого, как он, во всем мире! И нигде не встретит она такое чувство. Ах, зачем, зачем дала она ему уйти, не высказав, сколько нежности и тоски в ее сердце! О, этот взгляд, которым он глядел на нее сейчас, словно прощаясь навеки.

Она вскакивает и с яростным криком дергает себя за волосы. Целая прядь остается в ее руке. Слезы боли выступают в глазах Мани. Она вспомнила. Вчера. Да, это было вчера, за кулисами. Она обменялась с Гаральдом долгим взглядом. И Марк этот взгляд перехватил. Весь день он казался убитым и растерянным. Весь день молчал, совсем как тогда, на ужине, после ее дебюта, когда она весь вечер проговорила с Гаральдом.

В театре Маня нервничает больше обыкновенного. Успех, как и всегда. Но она ни разу не улыбнулась.

В перерыве она подходит к занавесу и, чуть-чуть раздвинув его, глядит в зал. Гаральда нет.

Но зато завтра… завтра… Дома перед сном она входит в пустую комнату Марка и зажигает электричество. С порога она пристально оглядывает холодную неприготовленную постель, письменный стол, раскрытую книгу на ночном столике, надорванный конверт на ковре. Она поднимает его, машинально читает. Потом видит его пиджак, висящий на большой рогатой вешалке.

Она грустно улыбается и тихонько гладит рукав. Как хорошо пахнет подкладка! Пахнет прошлым. «Марк, милый Марк, — шепчет она и подносит рукав к губам. Они дрогнули жалобно, как у ребенка. — Где ты теперь? Спишь ли? Или скорбными глазами глядишь в темноту и видишь мою… измену? Благородный друг! Зачем ты так поторопился сойти с моей дороги? Разве ты предвидишь свое унижение и мое торжество?»

Она запирает двери на ключ, откидывает одеяло и, раздевшись, ложится в постель Марка.

Как приятно! Пахнет им: его духами, сигарами, саше от его белья, его мылом, тем индивидуальным, сложным запахом, который она знает давно. Она прижимается лицом к холодящему полотну подушки с его инициалами и слышит тонкий запах его кожи, когда-то сводивший ее с ума.

«Марк, — шепчет она с закрытыми глазами, — я с тобою, Марк, я люблю тебя. Я все та же. Нет, я больше прежнего люблю тебя. Но я уже не девочка. Ты дал мне много страданий. Но я не кляну тебя за это. Ты освободил мою душу, разбив иллюзии. Ты сделал меня тем, что я есть. Марк, я никогда тебя не брошу. Слышишь?»

Она подымается на постели и глядит в темноту. Электрические фонари бросают странные, лунные блики на потолок и карнизы. Она глядит на них. И вдруг тоска сжимает ее сердце, как холодная рука.

«Марк… Марк… Зачем тебя нет здесь? — говорит она громко и жалобно и заламывает руки над головой. — Клянусь тебе, Марк, никто в мире не вытеснит тебя из моей души! Я не хочу уже ни страдать, ни плакать. Хочу только радости и опьянения. Ты слышишь? Ни жертв, ни слез. Последние слезы были о тебе. И я возьму эту радость! Да, ты угадал… О, Марк! Она мне нужна, как жизнь. Мне легче умереть, чем отказаться от нее! Не требуй жертв. Они ожесточат меня. Они убьют во мне артистку. Разве тебя будет радовать смерть моей души? Не мешай мне утолить мою жажду тайны и новизны. Я скоро выпью до дна этот кубок. И брошу его, смеясь. И пойду дальше. Но с тобою, Марк, всегда с тобой… И нас разлучит только смерть…»

Странно звучит ее голос в тиши и полумраке. Но теперь ей легче. Обняв подушки, она закрывает глаза.

Ах, если бы теперь каким-нибудь чудом он вернулся, угадав ее тоску! Если б он вошел сюда внезапно. Как страстно обвились бы ее руки вокруг его шеи! Кто знает? Не повторилось бы разве безумие прежних лет?

«Вернись! — с тоской говорит она, протягивая руки и напряженно глядя на дрожащие вверху белые блики. — Где ты, Марк? Вернись…»

Все молчит.

А ночь идет. Разделенные сотнями верст, они тоскуют друг о друге. С каждым поворотом колеса растет расстояние, разделяющее их. Но мысли их с отчаянием ищут друг друга во мраке и несутся над снежными пустынями, над спящими деревнями. И, затерявшись в пустыне и тьме, их души плачут тихонько о том, что ушло и не вернется.

Все утро Маня ждет известия. Почему Марк запоздал телеграфировать? На репетиции она нервничает. У нее ничего не выходит. Никто не может ей угодить.

Дома ей подают телеграмму.

Она разрывает ее в поспешности на кусочки и читает, складывая их:

«ВСЕ ЗДОРОВЫ. МАРК».

И только? Она смотрит, сдвинув брови, на смятую бумажку. Потом, тряхнув головой, идет обедать.

Но губы улыбаются. Она ловит себя на странном чувстве какого-то радостного освобождения.