Читать интересную книгу Пулковский меридиан - Лев Успенский

Генерал Николаев внимательно, с вопросом посмотрел на него. Потом он снова пожал плечами. Пожал плечами и Трейфельд. Жаба, странно, многозначительно взглянув на них искоса, коснулся пальцем кончика носа.

* * *

Над Попковой Горой вставало погожее утро. День обещал быть знойным. Небо синело, точно вымытое росой: нигде ни облачка. Петухи все еще горланили. Яблоня, в ветвях которой вчера вечером пел соловей, стояла теперь наполовину в тени, наполовину на солнце, вся окутанная розоватым дымом цветов. На ней гудом гудели пчелы, и земля под ее ветками была вся, как снегом, усыпана опавшими лепестками.

Около восьми часов красных командиров вывели на Залесье, Лесвицы, Тухтово, Телеши и дальше на станцию Гостицы, где, по слухам, находился уже штаб отряда полковника Палена.

Неторопливо, от времени до времени присаживаясь отдохнуть, унтер-офицер Панков вел свою партию по веселым проселочным дорогам севера. Он все понимал, только на свой лад.

«Вот, — думал он, — попал старик-генерал к красным, небось, как кур во щи. Податься некуда — вот и пошел служить. Ну, да это до поры до времени, а генерал генералом всегда останется. Приходится, значит, подсобить старику, снисхождение сделать, сбавить ходу. А там, глядишь, и пригодится старая хлеб-соль. Генеральская память крепкая. Мало ли!»

Он скоро перестал обращаться к самому Николаеву: отмалчивается их превосходительство. Ну, ну!.. Что же? Дело видное, каждому неохота этак-то… Из князя да в грязи!

Но и один из поручиков, Трейфельд, видимо, тоже был с гонором — бычился или буркал через плечо. И опять же понятно! Там-то, у красных, пришлось, поди, перед всякими шапку ломать, вот теперь природа свое и берет…

Зато другой бывший поручик, коротенький, постарше годами, оказался прямо душой-человеком. Его все интересовало, даже скромная личность унтера Панкова. А главное — свой брат, по штабной части: адъютант полка. Ах ты, боже ты мой! Да таких адъютантов он ли, Панков, не мастак был ублажать в свое время? Да и какой еще адъютант? Может быть, сам из бывших писарей, только сказаться не хочет?..

И Панков насел на комбата Жабу с бесконечными разглагольствованиями, с целой исповедью, с ворохом жалоб на свою разнесчастную судьбу.

— Ну что я, ваше благородие, — вполголоса, идя рядом с поручиком, непрерывно повествовал он ему. — Да неужели я своей бы охотой такую лямку тянуть пошел? Унтером-то в строй? Да ну их! А в том дело — жизнь моя такая уж разнесчастная. Как хочешь крутись, а выбиваться надо-с. Сами судить извольте. Голова у меня на плечах, прямо скажу… неимоверная! Память такая-с — допустить нельзя: прочтите страничку приказа или сводку вслух — на месяц на лету запомню. Личность человеческую увижу — неизгладимыми, извиняюсь, чертами она у меня в мозгах запечатлится. Точь-в-точь как на снимочке! Мне бы в сыщиках работать, филером бы, за преступным элементом ходить… Через меня власти большую пользу имели бы!

А вот — случись война. Призвали. Явился. Спустя полгода, конечно, господин полковник Семибратов — дай ему бог царствие небесное, если померли! — определили меня в полковую канцелярию. Так сказать, по манию жезла взошла моя звезда. Да… Еще через год — где Родион Панков? Родион Панков на большой, извиняюсь, высоте! В штабе одиннадцатой Юго-Западного фронта армии. Родиону Панкову огромадное дело доверено: номенклатурный перечень всех генеральских, опять же и штаб-офицерских чинов. На каждого полковника, на каждого, тем более, генерала карточка с приложением фотографии и краткая характеристика… Все через мои руки прошли, всех в лицо знал. Вон давеча его превосходительство… моментом узнал! Работай теперь Панков и не тужи… Мечту такую питал: еще годик — выйду в военные чиновники, человеком стану!

Дзинь-трах — революция! Демобилизация. Разруха. И пошел Родя обратно, на родные пепелища. Так сказать, в юдоль скорби. Санкт-Петербургской губернии, Гдовского уезда, Скамейской волости, самая рыбная деревня Кукин Берег. Извиняюсь — не Кукин. Вернее сказать — Скукин. На берегу Наровы-реки, при истекновении последней из воспетого стихотворцами Чудского озера!

Оно, конечно, сказано: «Прекрасное озеро Чудское», да не про нашу честь. Что такое дома Родион Панков? Самое бессмысленное животное: не то безземельный крестьянин, не то мещанин без капиталов. Каждый мужик-гужеед, и тот смеется. Мыслимости нет переносить! Грубость всеобщая, полное отсутствие какого-либо уровня. Скажешь приличное слово — «парламентаризм» или там «инфантерия», — а на тебя обижаются, того гляди, в морду въедут. Сиди, хрусти солеными снетками. Батюшки светы! — сегодня снеток, завтра снеток… Да это же прямо меланхолия нападет, ей-богу!

Я уж и так плановал и этак. Господь великий, куда бы это податься? К красным, может быть, пойти? Был у меня в шестнадцатом году начальник в Ровно, Василий Захарович Захаров, военный чиновник. Голова, умница, а оказался впоследствии большевиком: наверное, сейчас крупнейший пост занимает. Может, его отыскать? Нет, чувствую, нельзя, совесть этого мне не позволяет: цареубийцы они, разрушители всего святого… А главное — слыхать, паек у них мал и приработков никаких! Насчет благодарности-то, говорят, совсем строговато… Ни с кого ничего не моги взять… Теснят!

Ну-с, вот так-с… дни бежали за днями. Наконец тут, уже недавно, смотрю — собирается вновь православное воинство… Прекрасные речи говорят… Неужели, думаю, в этой армии теперь Панков не пригодится?

И вот-с, рискнул, пошел добровольцем. И сел, простите за выражение, в лужу… Штаба покеда что не видно; так, пресмыкаюсь больше на караульной службе, как унтер… А тут еще не легче: прикомандировали как местного знатока к партизанскому отряду отчаянного господина поручика Данилова проводником путь-дорогу им указывать… Ну, указал, привел вот к вам, в Попкову Гору. Из-за этого и вы в плен попали. А какая мне честь?.. Ваше благородие! Одна теперь у меня надежда… По учинении допроса — я уж знаю! — вас там мигом на должности поставят. Так уж сделайте милость, заставьте век бога молить, окажите протекцию хоть куда-либо на штабное местечко, хоть посыльным для начала… Краснеть за меня, извиняюсь, не будете… А там, глядишь, и я вам пригожусь…

Поручик Жаба слушал все это внимательно, сочувственно.

— А! — важно говорил он. — Скажи на милость! Ну, еще бы… Ишь ты! А? Почему же, братец, почему же? Я не отказываюсь… Ну да ничего, авось помаленьку…

Где-то на середине пути, отстав на десяток сажен от других, поручик Жаба, кругленький, толстенький, сияя улыбкой, ухарски подмигнул вдруг поручику Трейфельду.

— Вы как насчет аллегро-удиратто, а? — веселым шёпотом проговорил он, точно сообщил что-то непочтительное и забавное про устало бредущего впереди Николаева. Трейфельд не сразу понял — о чем он?

Тогда глубоко в глазах толстяка мелькнуло что-то совсем другое, ничуть не забавное.

— Бежать надо! — торопливо бросил он. — Бежать. Или сегодня, или завтра. Лучше, пока все вместе. Пока этот олух ведет.

Трейфельд машинально закрыл рот рукой. Он кивнул головой: «Обязательно, само собой! Вместе. Ночью!»

— Александр Памфамирович, — тихо сказал он, — Жаба предлагает бежать… Как вы?..

Николаев несколько мгновений молчал. Не меняя шага, он шел вперед.

— Ну, что же… — услышал потом Трейфельд. — Могу вам только завидовать… В вашем возрасте я бы сделал то же…

— Александр Памфамирович, а вы?.. Неужели же вы к ним…

Николаев слегка покачал головой.

— Нет, что вы, — произнес он с легким вздохом. — Что вы, голубчик, нет! Я не подлец. Ни в коем случае…

— Да, но тогда… Это может плохо кончиться для вас… Они могут предать вас военно-полевому суду…

Комбриг утомленно прикрыл глаза.

— Нет, не думаю. Вернее всего — просто расстреляют, Без суда, надеюсь…

Николай Трейфельд вздрогнул. Он выпрямился и замолчал. Что мог он сказать в ответ этому старому, непоколебимому человеку?

В то время за опушкой перелеска показались уже красные крыши и водокачка на станции Гостицы.

* * *

Штаб белогвардейского полковника Палена действительно с утра перебрался сюда, в Гостицы, из Кондушей. В штабе царило приподнятое настроение, все были возбуждены. Господа офицеры бегали взад-вперед с озабоченными, но радостными лицами. Поминутно подъезжали связисты, ординарцы, прибывали донесения, вновь приезжие офицеры, сияя новенькими погонами, звеня шпорами, жали руки штабным, поздравляли друг друга. Некоторые даже целовались. Сами себе не верили люди. Новости были обнадеживающие. «Полковник Георг прорвал фронт красных на Плюсе, у деревни Низы, перешел реку, подорвал два бронепоезда. Ветренко разгромил пятьдесят третий полк; досадно — упустили только командира. Балахович сообщает, что теснит красных на Гдов. Говорят — в Попковой Горе, в лесу, наши проделали замечательную штуку: переодевшись в ихнюю форму, прошли тропами… Захватили целый штаб бригады, с командиром. Говорят — скоро их сюда приведут…»