Читать интересную книгу Жизнь в эпоху перемен. Книга вторая - Станислав Далецкий

Иван и Анна так и сидели бы вечно, прижавшись, возле спящей дочери, если бы Евдокия Платоновна не позвала их в кухню, ворчливо приговаривая: хватит, Анна, потешитесь ещё, а гостю надо бы вымыться с дороги, да поужинать вместе с нами: наверное, в пути кушал всухомятку, да на морозе, а я сегодня борща знатного сварила к обеду, будто знала, что гость будет. Идите, Анна, отец уже заждался зятя дорогого и успел подтопить баньку, благо она не успела остыть после дневной топки, и теперь Иван Петрович может хорошо пропариться с дороги, разогреть и размять косточки, смыв дорожные холода, а потом можно и за стол всем вместе: покушать рядком, да потолковать ладком пока дочка, Ава, спит.

Иван Петрович нехотя освободился из объятий жены, прошел в кухню, снял офицерский китель ещё с погонами, которые не успел спороть, разделся до исподнего белья, накинул на себя овчинный тулуп, что подала ему тёща, сунул босые ноги в чуни и, отворив дверь в сени, через которую тотчас устремились в дом клубы морозного воздуха, трусцой побежал в баню, что была пристроена прямо к сеням, чтобы в непогоду и морозы не надо было выходить во двор в банный день.

С рождением ребенка баню теперь топили ежедневно для постирушек пеленок и купания девочки, поэтому в баньке всегда было тепло, даже в сильный мороз, такой как сегодня, поэтому тесть лишь слегка подтопил печь, и в бане стало жарко и влажно.

Иван Петрович смыл с себя недельную грязь, накопившуюся за время пути в поездах и обозах, с удовольствием попарился березовым веником, некстати вспомнив, как он вместе с невенчанной женой Надеждой парился в бане, учительствуя в Орше:

– Надо бы и с Анечкой попробовать вместе ходить в баню, как здесь принято – пусть и она ощутит усладу совместного посещения бани, – думал Иван Петрович, обмахиваясь березовым веником. С Надеждой мы испытали много сладких мгновений в бане, – жаль, что она так и не смогла стать мне душевно близкой женщиной, глядишь и всё повернулось бы по-другому, но тогда бы у меня никогда не очутилось жены Анечки и дочки Авы, – закончил он ненужные ему воспоминания.

Из-за этой Надежды он пошел добровольцем в армию, и судьба занесла его в этот сибирский городок, где он надеялся обрести семейный покой и выйти из водоворота перемен, в которые ступила страна. Что потом сталось с той женщиной Надеждой, ему было неведомо. Примерно через два года, переводясь в новую воинскую часть, он заехал в Оршу и отыскал свой дом, где прожил два долгих года вместе с Надеждой.

Женщины той в доме не оказалось, но соседи, не признав в солдате бывшего учителя, сказали, что Надежда летом пятнадцатого года съехала в неизвестном направлении вместе с каким-то офицером, а куда исчез её муж-учитель, то им, соседям, было неведомо. Потом военное лихолетье захлестнуло страну, произошла Февральская революция, и других попыток справиться о судьбе своей бывшей сожительницы Надежды он больше не предпринимал, встретив Анечку и женившись на ней полноценным церковным браком.

Анечке он, конечно, ничего и никогда не рассказывал о своих прошлых женщинах, которые должны были обязательно быть в жизни тридцатилетнего мужчины, но Анечка тактично никогда и не расспрашивала Ивана Петровича об его личной жизни до их знакомства, восприняв мужа таким, какой он есть: полностью и навсегда.

Посвежевший и разгоряченный после бани, Иван Петрович в исподнем чистом белье, накинув тулуп и надев чуни, бегом возвратился в дом, где на кухне уже был накрыт стол для дорогого гостя, и Антон Казимирович по такому случаю открыл узорчатую бутылочку шустовского коньяка, зная, что зять не любит и не пьет водки.

Конечно, Иван Петрович за компанию, особенно на фронте, мог выпить немного водки, но удовольствия от этого не получал и потом страдал головной болью. Пройдя все тяготы фронтовой жизни от солдата до офицера, Иван Петрович не изменил своим привычкам и оставался трезвенником, не употреблявшим и курения табаку.

– Рассказывай, зятек, каким ветром тебя занесло в наш городок, – спросил, наконец, Антон Казимирович гостя, когда тот принял чарку коньяка и съел тарелку горячего борща. – Я гляжу у тебя и шинель без погон: что это значит?

– Демобилизовала меня прежняя власть в лице коменданта города Ачинска и справку о демобилизации мне выдали, а новая власть большевиков на службу не приглашала, да я и сам бы не пошел: хватит, навоевался досыта, и теперь буду снова учительствовать, как до войны, – ответил Иван Петрович на вопрос тестя. – Погоны с шинели пришлось спороть: большевики пока, по слухам, не очень-то жалуют офицеров, но похоже скоро опомнятся и будут звать таких как я снова на службу, когда немец на фронтах попрёт в наступление.

Но я больше воевать не пожелаю: однажды сглупил, пошёл добровольцем, теперь на воинскую службу меня и калачом не заманить. Здесь у меня жена и дочка, будем вместе учительствовать с Анечкой в школе, дочку Авочку растить, надеюсь, в обузу вам, Антон Казимирович, мы не будем? – шутливо спросил Иван Петрович тестя, зная, что ради единственной дочери и внучки тесть ничего не пожалеет.

– Конечно, зятек, живите в ладу вместе с нами: дом большой, места хватит, и нам, старым, вместе с вами веселее будет. Вон Евдокия-то от внучки не отходит, готова языком её вылизывать, как корова вылизывает своего теленочка.

– А как думаешь, Иван Петрович, новая-то власть надолго укрепилась или как эти Временные, на полгода, и что будет потом?

– Думаю, что заваруха в стране начнется кровавая, – отвечал Иван Петрович, доедая кусок курника, что подложила ему на тарелку тёща.

– Эти большевики дали землю крестьянам и мир солдатам. Здесь в Сибири это не очень чувствительно, а там, в центре России, большинство крестьян, солдат и рабочих будут за большевиков, и если они не наделают глупостей, то непременно победят и останутся у власти. С другой стороны, прежние власть имущие: знать, помещики и фабриканты скоро опомнятся и начнут биться за свои привилегии и имущество смертным боем: потому я и говорю, что будет много крови, пока кто-то не одержит верх окончательно.

Думаю и нас здесь коснётся эта борьба: голытьба всех начнет зорить и пригибать, как при Емельке Пугачеве, не разбирая, кто прав, а кто и виноват.

Вам, Антон Казимирович, мой совет: дела ваши остановить, маслозавод и мельницу закрыть или продать, если найдётся, кто желающий, в чем лично я сомневаюсь. Деньги, если они есть у вас в банке – забрать, обменять ассигнации на золото и припрятать до лучших времен, – закончил Иван Петрович и приступил к чаепитию.

Антон Казимирович задумался, потом вскинул вверх кудлатую бороденку и горделиво, как истый поляк, молвил:

– Меня здесь все знают как порядочного купца и бывшего ссыльного по политической части, так что мне нечего опасаться новой власти: покажу справку, что я ссыльный, поселенец, пострадал от царизма, и власти новые меня не тронут. Здесь тоже какой-то Ревком организовался из бедноты и бывших солдат, но пока никого не трогают.

А деньги из банка я и сам хотел было снять, ездил в город, но банки закрылись и, видимо, плакали мои, нажитые трудом, капиталы.

Заводик, где работают трое, и мельницу паровую, где четверо рабочих, я закрывать не стану: новая власть призывает всех вести дела и исполнять обязанности как и прежде, иначе обвинят в саботаже, и мои рабочие, оставшись без зарплаты, меня и сдадут этому Ревкому.

Здесь есть эсеровская организация, которую возглавляет некий Сараханов, так советую вам, Иван Петрович, примкнуть к ним, как бывшему эсеру со стажем, помнится, вы говорили об этом. Глядишь, вы тоже будете при власти новой и поможете тестю пережить лихолетье.

Запасов провианта, как говорят в армии, у нас достаточно до весны, а там глядишь всё и успокоится: или большевики укрепятся и законы новые определят, или какая-нибудь новая власть объявится, или царь вернётся, будь он проклят: довел страну до полного разорения, отрекся от власти и живет как ни в чем не бывало здесь, неподалеку, в Тобольске – мне тамошние купцы об этом сказывали.

В разговор вмешалась Евдокия Платоновна: -Хватит вам лясы точить, наговоритесь ещё. Гостю с дороги отдохнуть надо и выспаться. Идите к жене, Иван Петрович, заждалась поди, а я здесь на кухне приберусь и тоже на боковую со стариком своим – ему этим годом шестьдесят годков стукнуло, а все делами занимается и никак не угомонится: польский шляхтич, старый хрыч, – беззлобно закончила тёща, прервав беседу тестя с зятем.

Анечка как ушла в спальню, когда всплакнула дочь, так больше и не вернулась за стол.

Иван Петрович, пожелав тестю спокойной ночи, прошел в спальню, которая находилась в дальнем углу этого большого дома. На столе стояла лампа с притушенным фитилем, язычок пламени еле-еле освещал стол, кровать и зыбку, в которой посапывая, мирно спала его дочь Ава. Когда Иван Петрович вошел в спальню, Анечка встрепенулась на кровати, показывая, что не спит.